Хорошо быть пессимистом

Первый день оказался намного лучше, чем я успела себе надумать.
По этому поводу новый скетч. х))
И еще один вдогонку.

запись создана: 03.02.2017 в 23:37

@темы: Тем временем в Р`льехе, Нарисуй барашка (с)

---

Ееееа, я закончила этот фик.)) Давно хотела что-нибудь про адвокатов и андерэйдж написать. Не то, чтобы адвокатства там много получилось, ну да и фиг с ним.
И теперь я могу... я могу... "смотрит в блокнот на свои 45+ идей* блин, что писать?..
Почему нельзя сделать вжух и сразу прочитать результат? Т_Т
...
Нет, серьезно. Я не могу выбрать из своих же идей. Это дно, да?

@темы: Тем временем в Р`льехе, Вопросы жизни, Вселенной и всего такого, Былинное лицеладонiе, Ни бъса не уразумехъ

---

Больше скетчей богу скетчей!

Когда-нибудь я либо перестану скетчить ОСов, либо научусь рисовать их как следует. Когда-нибудь, но явно не теперь.



Случайно придумала новую историю. И ГГ, куда без него.
Хотя, скорее, это второй ГГ - бывший дьяволопоклонник, действующий офицер, суровый препод и вообще няшка.

И да, я таки меняю работу.

@темы: Тем временем в Р`льехе, Нарисуй барашка (с)

---

О странном шмотье

Финиш, ребят.
Мало того, что купила леггинсы - купила леггинсы с Дартом Вейдером.

пруф 1

пруф 2

Не, ну а чо? Платье старварсовское у меня есть, буду носить их вместо колготок.

Ох.

@темы: Тем временем в Р`льехе, Былинное лицеладонiе, В Лэнге тоже смеются

---

У него под кожей маки

Короче, у меня куча всего в процессе, но это, увы, не мешает мне придумывать новые и новые сюжеты. ><
Идея с цветами, растущими на теле, добралась и до меня.

@темы: Тем временем в Р`льехе, Нарисуй барашка (с)

---

Шерлок - Орфей?

Народ, я тут знаете что осознал?

Эвр - это же Эвридика.
Мэри на записи говорит Шерлоку: "Спустись в ад".
Майкрофт называет Шерринфорд адом на земле.
Шерлок спускается в этот ад за Эвр-Эвридикой.
Как Орфей.
Он играет на скрипке, он выводит ее к свету, но в конце она все равно возвращается в ад.

О мой мозг.

@темы: Sherlock, Тем временем в Р`льехе, Вопросы жизни, Вселенной и всего такого, Все по Станиславскому, Ни бъса не уразумехъ, Шерлок

---

Перерисовал.

Вопрос: Что лучше?

1. Фломастер		0	(0%)
2. Карандаш		5	(100%)
3. Ч/б		0	(0%)
4. Лучше всего сломать себе пальцы и больше не рисовать		0	(0%)
Всего:		5

@темы: Тем временем в Р`льехе, Нарисуй барашка (с)

---

Каррент муд

Я само зло. Я могу превратить любой дарк в ванильно-коричный флафф.
Я - тот человек, который вежливо жмет соседу руку посреди всеобщей оргии.
Самое дурное, что думаю я при этом именно об оргии.

...

Ну да ладно. Помните ктулхов? Нет, конечно, но мне захотелось написать что-нибудь еще.
Так что первый вариант новых персонажей нового ориджа, который, возможно, когда-нибудь напишется.



Первый - потому что я экспериментирую с цветом. Может, завтра перекрашу их получше.

@темы: Тем временем в Р`льехе, Содомское греховодье, Былинное лицеладонiе, Нарисуй барашка (с)

---

Решила, что в этом году надо больше писать всякого. Нашла челлендж даже, чтобы хотя бы раз в неделю стабильно что-то выдавать.
Ну и что в итоге? Пять штук начала, ни один не могу закончить.
И все гребаные ориджи, никому не упершиеся.
sooka

@темы: Тем временем в Р`льехе, Вопросы жизни, Вселенной и всего такого, Былинное лицеладонiе

---

БЛЯЯЯТЬ!!
Да они в натуре там поехали!
Я читала фанфик, где была фраза "Присмотри за моим братом", сука, вотпрямтак и было! И Грег же, ну, Грег так и ответил, И ОНИ С ШЕРЛОКОМ ПЕРЕГЛЯНУЛИСЬ ТИП ВСЕ ВСЁ ПОНЯЛИ.
Это не Шерлока пытали, это Майстрад-шиппер в моем лице едва не орнул в голосину при сидящей рядом маме.
Ебать мое кокоро, какой же сладкий адок. ><

А, ну и джонлока додали, да. Почти МПРЕГ. Ну, или омегаверс, кому как больше нравится.

Короче, фанфики все предсказали верно.

Кать, мы, кажись, доломали вселенную окончательно.

@темы: Тем временем в Р`льехе, Содомское греховодье, Все по Станиславскому, Ни бъса не уразумехъ, Нечленораздельные вопли ярости, Любо, погибель!

---

Чёрный змей - оридж, слэш, квазиславянская мифология

Название: Чёрный змей
Автор:  Кьяроскуро
Фэндом: Ориджиналы
Пэйринг или персонажи: конунг/ведьмак
Рейтинг: PG-13
Жанры: Ангст, Фэнтези, Мифические существа
Предупреждения: Насилие, Смерть второстепенного персонажа, Элементы гета, Элементы слэша
Размер: Мини, 17 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание: Кто способен победить чародейку? Только равный ей по силам колдун.
Вот только где найти конунгу Вальдимарру колдуна в их диких северных горах? И не накличет ли он на себя беду, если сумеет его отыскать?
Публикация на других ресурсах: Со ссылкой.
Примечания автора: Написано в зверском порыве вдохновения. Любимый стиль, любимый размер, любимый жанр. Попытка в стилизацию.


Ночь давно уже в зените, тянется окрест чёрными крыльями, заглядывает в окна единственным своим лунным глазом, высматривает – а ну, кто не спит, кто нарушает, кого отдать ночницам на растерзание? Если прислушаться, можно уловить, как они бродят меж домов – шуршат длинные подолы чёрных платьев по сухостою, скребут тихонько по срубам острые когти, вьются по ветру нечёсаные волосья: рыщут ночницы в поисках неспящих, и горе тем, кто рискнёт разомкнуть веки – сожрут и косточками не подавятся.
Вальдимарр всё детство боялся ночниц, да и в юности редко когда рисковал возвращаться затемно, а если и случалось когда, бегом бежал к дому, и сердце выпрыгивало из груди, пуще хозяина желая уберечься от когтей нечисти. Проявлялось это и после, когда отросла борода, когда отошли в иной мир родители, когда сам он стал конунгом клана Горных Псов – чуть ночь на дворе, пора ложиться, пора закрывать глаза, и вопросы все отложить до утра, даже самые важные.
Но эта ночь… Эта ночь иная, словно явь стала навью – или же просто день надел зачем-то личину ночи, и смеется теперь над глупыми людьми, поверившими в его обман. В эту ночь не спится, в эту ночь не закрыть глаз, не смежить век, и поднимается откуда-то изнутри предчувствие чего-то… чего-то…
Вальдимарр откидывает волчью шкуру, морщится, трёт досадливо лицо огрубевшими от меча пальцами. Будто он колдун какой, предчувствовать. Прямо напасть какая-то... А ну как и правда напасть? А ну как исполнил конунг Атавульф свою угрозу, нажаловался Родалинде, колдунье своей названной, Змее Красной, вот и наслала она на Вальдимарра порчу, а? Ведь может она, может, сама не раз хвалилась, что мастерица порчи да проклятия насылать.
Озноб пробирает конунга, заставляя его снова кутаться в шкуру волка. Будь ты хоть трижды славный воин, против колдовства-то как попрёшь? Разве что себе чародея сыскать, но где теперь его сыщещь… Колдуны все на юг стремятся, точно птицы перелётные – там и теплее, и сытнее, и спокойнее. А на севере что им делать? Белок проклинать? Зелья из камней да коры варить?
Удивительно, как ещё Родалинда не сбежала. Хотя, говорят, отец её родился в той полусказочной стране, что находится ещё севернее их гор – так что Красная Змея, получается, уже совершила свой перелёт. Но она такая одна, полукровка к тому же, наполовину дочь местных гор, и кроме неё давненько уже не видал никто северных чародеев. А может, и никогда никто их не видал, потому что не было их вовсе, и страны севернее гор никакой нет, а только ледяная пустыня, которую ни пройти, ни проехать…
Одно точно – под боком, у сердца Атавульфа Красная Змея, и защищает она своего конунга, точно мать своё малое дитяко: не приведи кому обидеть, немедленно узнает всю силу чародейки. И пока она с ним, не стоит и помышлять о власти, нельзя и подумать об объединении кланов: Атавульф и слышать о том ничего не желает, а Родалинда хранит его от любого оружия, так что и силой переубедить упрямого конунга не выйдет.
Однако мысли о том хорошо отвлекают, и Вальдимарр затихает на постели, грезя о том дне, когда он, он один будет править единым племенем, в котором будут и Горные Псы, и Атавульфовы Белые Волки, а то и Медные Медведи, что живут ещё западнее… А то и все горы целиком – все горы в его власти, и пусть тогда попробуют возражать надменные южные соседи, заламывая немыслимые цены за свои стекляшки и давая взамен жалкие гроши за бесценные шкуры и коренья.
Так проходит ночь. А наутро Вальдимарр, побледневший и злой, очарованный несбыточными мечтами о собственном могуществе, подзывает к себе побратима Бьярни и сообщает, желая отвлечься от ночных грёз:
– На торжище пойду. А ты – со мной.
Бьярни послушно кивает, но грызущее Вальдимарра предчувствие не только не утихает, но, напротив, становится только сильнее. И Бьярни остаётся лишь недоумённо глядеть конунгу вслед, когда тот, зарычав, торопливо бросается прочь из ставшего слишком душным и тесным дома.

***

На улице – лёгкий морозец пощипывает озорно уши и нос, скрипят под сапогом нападавшие за ночь снежинки, белёсый парок улетает в небо при каждом выдохе. Вальдимарр любит это, но теперь почти бежит вперёд, не замечая ни парок, ни то, как искрится самоцветно снег на рассветном солнышке. Бьярни торопится следом, с опаской поглядывая на сдвинутые к переносице брови побратима – ох, быть беде, коснётся кто конунга, и вспыхнет он, как ветошь. Хорошо ещё, что сам он рядом, но сумеет ли удержать Валидимарра, если что-то грянет? Если? Когда…
Однако сейчас конунгу дела нет ни до кого – глаза будто пелена застит, и не видит он не только снега и солнца, но и людей на торжище, что уступают ему дорогу и кланяются, в после недоумённо глядят вслед, не получив ответа. Он бежит, бежит вперёд, точно запамятовав¸ что от себя самого не убежишь, и останавливается только лишь тогда, когда впереди раздаётся полузадушенное:
– Ведьмак… Ведьмак! Свят-свят…
А потом:
– Конунг! Конунг, защити! От нечисти поганой…
Вальдимарр натужно моргает, заставляя себя глядеть. Оглядывает хмуро склонившегося едва не до земли человека в добротном платье – охотник или дровосек, такие обычно славятся своей храбростью, что же могло его так напугать? Нехотя цедит:
– Чего тебе?
– Защити, конунг, – вновь принимается причитать мужик. – Где это видано, чтобы нечисть торжища людям портила?
– По мне так нечисть только тем и занимается, – бормочет тихо Бьярни, отчего собравшийся народ с готовностью хохочет.
Не смеются только просивший защиты мужик да конунг. Первый досадливо краснеет всем лицом, однако покорно ждёт, что скажет ему Вальдимарр. Тому нет до него никакого дела, однако сквозь пелену продирается-таки слово «ведьмак», и лишь поэтому он переспрашивает:
– Кто тебя обидел?
Стоит только открыть рот, как люди почтительно умолкают. И в затаившей дыхание тишине отчётливо и звонко звучит голос жалобщика:
– Он, конунг! – мужик с готовностью тычет пальцем себе за спину, не поднимая головы. – Вон он сидит, змей подколодный. Честным людям…
Вальдимарр, устав слушать его болтовню, одной рукой отодвигает мужика с дороги и медленно проходит вперёд. Люди расступаются, и конунг видит сидящего на своей же торбе человека. Тот перехватывает его взгляд, чуть жмурится – а потом вдруг оскаливается во всю свою пасть, и мутная пелена ломается, точно скорлупа яйца от сильного удара, безжалостно выкидывая Вальдимарра в явь. И конунг таращится, глазеет на человека, враз забыв и о торжище, и о людях, и даже о своих властолюбивых помыслах.
Хотя какой это человек? Нечисть, как и сказал обиженный мужик, хотя и выглядит совсем как смертный. Молодой мужчина, едва-едва перешагнул через порог отрочества. Чёрные, заскорузлые сапоги – в таких по болоту удобно ходить, свободные шаровары, тёмная рубаха задом наперёд – вышитая зелёной нитью горловина впивается в шею, точно верёвка на горле висельника. Рубаха лёгкая, и остаётся лишь удивляться, как ему не зябко – вон, щёки даже слегка не порозовели, бледные до зеленцы. Растрёпанные, коротко остриженные чёрные волосы, но не с синевой, как вороново крыло, а с прозеленью, отчего заплетённая сбоку длинная тонкая коса – сажень, не меньше, – кажется повисшей дохлой змеёй. Островатые, крупные зубы, курносый нос, резко очерченные скулы – и глаза, дурные, ни разу не человеческие, но Вальдимарр не сразу понимает, что с ними не так, думает лишь, что похожи они на два глубоких бочага посреди бледно-зеленоватого озерца, но всматривается, приглядывается, вопреки страху провалиться в них и потонуть… отступает на шаг, когда догадывается. Торжище отражается в них – торжище, народ на нём, и он сам, Вальдимарр, только вот – неправильно отражается. Ногами вверх. Так, что небо закрывает земля, а Вальдимарр висит вниз головой.
Плохой знак. Дурной.
– Ну, что же ты молчишь, князь? – насмешливо интересуется тем временем ведьмак, вытягивая длинные ноги. – Али змея тебе язык откусила?
– Кто ты? – Вальдимарр едва может открыть рот, будто ему и правда отрезали язык, и рот заполнен тёмной кровью, и стоит лишь разжать зубы, как она хлынет потоком, марая белый снег. Не сразу понимает, как его назвали, и добавляет после паузы. – Я конунг.
– А я ведьмак, – скалится тот. – Тебе же сказали. Неужто людям своим не веришь?
– Что ты здесь забыл?
– Забыл? – удивляется он. – Вот ещё. Я ничего не забываю.
Ведьмак меняет позу – перетекает из одной в другую, – и Вальдимарру кажется, что коса его на миг изгибается, будто живая. Это вызывает у него почти физическую дурноту, так что конунг торопится перебить:
– А здесь ты почему? Что ищешь?
– Ищут то, что потеряли, – парирует ведьмак. – А я просто брожу, где мне вздумается. Вот к тебе забрёл. Прогонишь – пойду дальше.
– А если не прогоню? – неожиданно для себя самого спрашивает Вальдимарр.
Ведьмак впервые за разговор кажется по-настоящему удивлённым – даже вперёд чуть подаётся.
– Ой ли, князь.
– Конунг.
Вальдимарр вспоминает наконец, что вокруг люди, наблюдают, затаив дыхание, за их беседой, отчего злость проскакивает огненной змейкой по его позвоночнику. Конунг хмурится и резко бросает:
– Вот что, ведьмак. Идём-ка побеседуем без чужих ушей. И если мне понравится то, что ты скажешь, я, возможно, разрешу тебе остаться.
Хмыкает, опускает на миг ресницы, скрывая захихикавших в омутах глаз чертенят. Одним плавным движением поднимается на ноги – враз оказывается на голову выше Вальдимарра, – подхватывает свою торбу, небрежно накидывает на одно плечо плащ, брошенный до того на землю. Конунг оценивающе цокает языком: плащ простой, однако оторочен по воротнику ценимым на вес золота, а то и дороже, мехом чёрного лиса. Лис тот обитает далеко на севере, в его поисках охотникам приходится проходить многие вёрсты через заснеженные круглый год леса. Заглядевшись, Вальдимарр бормочет:
– Где ж ты взял такое сокровище?
На что ведьмак лишь пожимает плечами:
– Там же, где родился.

***

Бьярни отступает назад, чертит в воздухе защитный знак, когда Вальдимарр и ведьмак подходят к нему ближе. Конунг делает вид, что не замечает этого, коротко бросив:
– Идём. Возвращаемся.
И не удостаивает побратима и взглядом, когда тот пытается что-то возразить.
Краем глаза конунг глядит на шествующего рядом ведьмака. У него танцующая, расхлябанная походка, отчего его коса, связка медных мелочёвок на поясе, привязанные к торбе многочисленные талисманчики – такие кузнецы в шутку отливают для ребятишек, если остаются кусочки ненужного железа, – всё это кружится в воздухе, сталкивается с тихим звяканьем и страшно отвлекает внимание от самого ведьмака. Дабы преодолеть наваждение, Вальдимарр требовательно спрашивает:
– Как твое имя?
То есть, он думает, что спрашивает требовательно. На деле его голос звучит, будто у деревенского простачка, возжелавшего познакомиться с неприступной дочкой вождя.
– Имя? – ведьмак задумывается на миг. – Пожалуй, ты можешь называть меня Ленфаз.
– Змей? – переспрашивает Вальдимарр. – Тебя и правда так зовут?
– Какую-то часть меня – правда.
– А всего тебя?
Ленфаз поворачивает голову, глядя на конунга насмешливо и распутно.
– Рано ещё. А ты, князь?
– Сколько можно повторять, я конунг, – огрызается мужчина. – А имя моё – Вальдимарр, что означает…
– Власть над миром. Не трудись, я достаточно понимаю твой язык.
– И, тем не менее, продолжаешь неправильно говорить мой титул.
Вальдимарр ожидает в ответ замешательства или извинений. Однако Змей и не думает делать ничего подобного, снова хмыкает и чуть изгибает голову.
– Мне так привычнее. Владимир.
Конунг спотыкается на ровном месте, да так и застывает.
– Это не моё имя, – с угрозой сообщает он. Ему не нравится, как это прозвучало в устах ведьмака, ему хочется, чтобы Ленфаз произнёс его имя правильно. – Я запрещаю тебе называть меня так, слышишь ты…
Ведьмак оборачивается. Он закатывает глаза, на лице – скука и досада. Разозлённый этим окончательно, Вальдимарр выбрасывает руку вперёд, дабы схватить юнца да оттаскать за волосы как следует – не заслужил ещё взрослой трёпки, – но будто кузнечными тисками сжимает его запястье. Ленфаз перехватывает руку конунга на лету, и его длинные пальцы с чёрными когтями нечисти ложатся на неё, точно браслет. Вальдимарр хочет крикнуть зло, но язык примерзает к нёбу под взглядом глаз-провалов, откуда веет нестерпимым холодом.
– Даже не думай дотрагиваться до моих волос, – ведьмак не повысил голоса, но конунгу кажется, что его слова, обретшие плоть и кровь, заползают ему прямиком в уши, в голову, и остаются там, устроившись в черепе, точно в гнезде. – Я не предупреждаю обычно, но тебе, так и быть, делаю исключение. Не смей прикасаться.
Вальдимарр может только кивнуть. Он настолько обескуражен, что не злится даже на то, каким выставил его этот пришлый колдун перед всем торжищем, только спросить хочет, почему нельзя, однако язык ещё не отмёрз, и ни звука не срывается с его губ. Но ведьмак на то и ведьмак. Прочитав, кажется, вопрос, по одному лишь взгляду конунга, он ослабляет хватку и убирает ладонь, скользнув напоследок кончиками пальцев вдоль руки Вальдимарра.
– Смотри.
Одно плавное движение рукой – похожее Вальдимарр не раз видел, когда Родалинда показывает потешное колдовство на пиру: взмахивает длинными рукавами, и из них вылетают птицы и болотные огоньки. Однако у Ленфаза чародейство иного толка. Повинуясь движению, руку ведьмака обвивает его же коса. Вальдимарр выпученными глазами следит за тем, как она ползёт к ладони, наворачивая кольца, и когда достигает кончиков чёрных когтей, конунг с ужасом замечает, что это змея. Она приподнимает аккуратную головку, глядит на Вальдимарра внимательными чёрными бусинами… Народ изумлённо ахает, ахает и конунг. После вновь глядит на ведьмака, пытаясь найти на его лице привычное уже насмешливое превосходство, но тот серьёзен настолько, насколько это вообще возможно.
– Теперь понимаешь? – спрашивает Змей у Вальдимарра, и тот опять может лишь молча кивнуть.

***

Потом они сидят в доме конунга – вдвоём, один на один, Вальдимарр даже Бьярни не позволил остаться, хоть тот и настаивал, боясь, видимо, что ведьмак его околдует. Но, если и было это истинной целью Ленфаза, конунг боится, что ему это уже удалось, в тот самый момент, когда Вальдимарр разглядел своё отражение вверх тормашками. Перевернулся за миг мир Вальдимарра, как его двойник в чародейских глазах, поменялась явь с навью, как сегодня ночью, и надо теперь учиться жить в этом, зачарованном-чарующем мире. Причём учиться в одиночку, наощупь.
А начать учение с чего? Правильно, расспросить колдуна обо всём, что можно, раз уж он эту кашу заварил. Потому конунг интересуется:
– Так ты, значит, с севера?
Ведьмак отворачивается, глядит в сторону, и Вальдимарр видит в вырезе неправильно надетой рубахи его тонкую шею с проступающими под кожей позвонками. Пламя очага играет на светлой коже, меняет её цвет, и она кажется почти тёплой, живой и розоватой, почти человеческой… Конунг одёргивает свой порыв дотронуться до неё рукой, когда Ленфаз отзывается:
– С севера. Впрочем, я покинул родные края уже давно.
– К чему…
– К тому, что я не отвечу тебе на вопрос «И как там, на севере?», если тебе в голову взбредёт его задать, – ведьмак быстро поворачивается, сверкают на миг глаза отражённым в них огнём. – Как и на любой другой вопрос, касающийся моего прошлого. Всё, что тебе нужно знать – я прирождённый ведьмак, не наученный.
Вальдимарр лишь вскидывает брови.
– Прирождённый? Наученный? Я не понимаю – что это означает?
Снова закатывает глаза:
– Ровно то, что означает. Наученные – обычные люди, обученные ведовству. А прирождённые – те, кто имеет силы уже с рождения, чьи предки были…
Он осекается, досадливо поджимает тонкие губы.
– Чьи предки были кем? – вопреки тому спрашивает конунг, отчего ведьмак вскакивает на ноги и начинает кружить по комнате. Коса раздражённо вьётся за его спиной, и Вальдимарр ждёт, что она с минуты на минуту зашипит.
– Я сказал уже, что не стану об этом говорить. Ты видел на торжище, я кое-что умею. Могу и поболе, была бы нужда. Я не горю желанием идти дальше на юг, мне нравится здесь, и я могу отплатить тебе добром, если позволишь мне поселиться тут. А нет – что ж, пойду дальше.
Змей одновременно равнодушен и напряжён – лицо безразличное, однако движения словно у дикого зверя, угодившего в клетку. Вальдимарр задумчиво гладит заросший щетиной подбородок. Ведьмак непредсказуем, странен, от него за версту несёт опасностью, однако если обратить его силу на пользу…
– Скажи мне вот что – смог бы ты сразиться с другим колдуном?
Змей замирает на середине движения, заинтересованно наклоняет вбок растрёпанную голову.
– Сразиться? Зачем? Тебя прокляли?
– Нет, но… Слышал ли ты что-нибудь о Красной Змее?
– Возможно, – Ленфаз, прищурившись, садится за длинный стол, напротив Вальдимарра. – А что она? Неужто хочешь её приворожить?
– Да что я, рехнулся? – искренне изумляется конунг. – Она помогает Атавульфу, он конунг соседнего клана. Я хотел бы объединить наши кланы, но он против, и пока ему помогает Родалинда, я ничего не могу ему противопоставить. Однако если ты возьмёшь её на себя, я смогу победить его, и тогда…
– Что ж, мне нравится, куда ты клонишь, – перебивает его ведьмак. Теперь он снова безмятежен, как тогда, на торжище, улыбается сыто и довольно, и даже волосы его, кажется, перестали так яростно топорщиться. – Я помогу тебе. Одно только условие – я буду действовать по своему усмотрению, а ты ничего не будешь спрашивать у меня. Согласен?
– По рукам, – улыбается Вальдимарр и протягивает через стол Ленфазу свою ладонь.
Ведьмак, помедлив, пожимает её в ответ. Улыбка конунга становится шире, хоть и чудится ему, что пожал он пять холодных осиновых веточек.

***

После этого разговора Ленфаз уходит. Возвращается лишь на следующий день и с порога заявляет:
– Князь, а почему бы тебе не пригласить Атавульфа сюда?
– Зачем это? – не понимает Вальдимарр.
– Ты пообещал ничего не спрашивать, вот и побереги слова, – отрубает ведьмак. – Пригласи его, вот и всё. Остальное я беру на себя.
– А повод?
Змей округляет удивлённо глаза, разводит руками: ты, мол, главный, тебе и решать, и уходит прежде, чем Вальдимарр успевает вновь разозлиться на неправильное обращение.
Оставшись в одиночестве, конунг долго думает над посланием Атавульфу. С какой радости ему отвечать на приглашение своего главного соперника? Подумает ещё, что это ловушка… С другой стороны, хорошо, если он так подумает – возьмёт с собой Родалинду, ведь именно её, по всей вероятности, желает узреть воочию Ленфаз. Так что Вальдимарр пишет коротко и по делу, и к вечеру уже встречает у себя во дворе целое посольство: десять конных, не считая самого Атавульфа и Родалинды.
Конунг Белых Волков недоверчив и хмур. Глядит на Вальдимарра мрачно, ждёт подвоха, то и дело запускает пальцы в аккуратную белую бородку. Чародейка, в отличие от него, кажется непривычно весёлой, будто птичка, вырвавшаяся на волю из своей клетки. На ней роскошное зелёное платье, расшитое изумрудной и рубиновой нитью, копна огненных волос причудливо подвязана и украшена голубыми цветочками, и даже на бледных обычно щеках играет лёгкий румянец, намертво приковывая к себе очарованные взгляды мужчин. И Вальдимарр, как и остальные, не отрывает от неё глаз, следит зачарованно, как она, приняв руку Атавульфа, спархивает со спины лошади, однако когда во двор навстречу гостям выходит Ленфаз, Родалинда мгновенно стирается из внимания конунга.
Нет, ведьмак, в отличие от неё, даже не думал прихорашиваться, не потрудился даже почистить своих обляпанных сапог, да и на Вальдимарра он совсем не смотрит – кажется, он, как и остальные, не устоял перед чарами Красной Змеи. Будто заворожённый, медленно приближается к девушке. И конунга это отчего-то неимоверно злит, однако, к счастью для него, Атавульф и его люди на него не глядят. Атавульф так и вовсе замер, будто зверь перед прыжком, а пальцы правой руки подрагивают, и Вальдимарр, дрогнув душой, понимает, что не успеет, ведь конунг Белых Волков сейчас сдёрнет с пояса меч и разрубит чародея пополам… Однако Змей останавливается на почтительном, хоть и близком расстоянии, и делает лёгкий поклон:
– Висса Родалинда.
Девушка прикрывает рот маленькой ладошкой, но глаза, довольно сощуренные, её выдают. Чародейке определённо льстит внимание Змея, и Атавульфу остаётся лишь бессильно скрипеть зубами, когда она певуче отзывается:
– Приятно, что слава бежит впереди меня. Я не знаю тебя. Кто ты? Ты новый человек конунга Вальдимарра?
– Я всего лишь путешественник, – отвечает Ленфаз, и вдруг вскидывает глаза и прямо-таки впивается своими омутами в её лицо. – Однако я пришёл сюда неслучайно. Меня привела молва о твоих знаниях, и вот я здесь, прошу тебя быть моей наставницей.
И он порывисто встаёт на одно колено, отчего по двору проносится изумлённый вздох.
Родалинда же кажется не столько удивлённой, сколько заинтересованной. Медленно, будто шагая по зыбкой воде, она приближается к ведьмаку и протягивает ладонь к его склонённой голове. С губ Вальдимарра уже готов сорваться предупреждающий вскрик, но перед глазами встают слова Змея – он действует по своему усмотрению, – и конунг чудовищным усилием заставляет себя молчать… только для того, чтобы через мгновение жгучая обида плеснула кипятком прямо ему на сердце.
– Давно я не слышала подобных слов, – тянет чародейка, и её рука касается чёрных волос. Миг, другой… ничего не происходит. Коса лежит на спине хозяина, точно мёртвая верёвка, заставляя Вальдимарра, как Атавульфа минутой раньше, в молчаливом бессилии скрежетать зубами.
– Хорошо, – говорит тем временем Родалинда, жестом поднимая Ленфаза с колен. – Я поучу тебя кое-чему. Но в ответ и ты должен будешь мне кое-что дать.
– Буду рад, – расплывается в очарованной, очаровательной улыбке тот.
Чародейка глядит на мрачного Атавульфа через плечо и, будто не замечая его руки, стиснувшей рукоять меча, ласково треплет по щеке.
– Боюсь, переговоры с конунгом Вальдимарром придётся проводить тебе одному.
– Ты не посмеешь, – конунг, однако, не уклоняется от её руки, на что чародейка отвечает перезвончатым смехом.
– О, конечно, я посмею. Встретимся дома.
Родалинда подхватывает Ленфаза под локоть – едва достающая ему до плеча, она кажется рядом с ведьмаком не многоопытной колдуньей, но легкомысленной младшей сестрёнкой рядом со слишком серьёзным братом, – и уводит прочь со двора, прямиком в наползающие с востока сумерки. Змей послушно идёт с ней, не удостоив Вальдимарра даже косым взглядом.
Что и думать, переговоры проходят из рук вон погано.

***

Не так, правда, погано, как следующий за этим месяц. Ленфаз постоянно отсутствует, а если и обнаруживается вдруг, то непременно в компании с Родалиндой. В остальное время он словно бы избегает конунга, но даже в те редкие моменты, когда Вальдимарру удаётся застать ведьмака в одиночестве, все его разговоры лишь о Красной Змее. Если же конунг пытается спросить, как насчёт их уговора, реакция всегда одна – Змей закатывает глаза, отмахивается, отцокивается и – «ты обещал не расспрашивать меня, князь».
И в итоге Вальдимарр смиряется, хоть смирение и против всех его жизненных правил. Смиряется с уговором, с князем вместо конунга, смирился бы даже с Владимиром, вздумай ведьмак снова его так назвать. Но Ленфаз не называет. Он вообще теперь никак его не называет, поскольку все его помыслы лишь о Родалинде.
Конунгу только и остаётся, что его ревновать – молча, бессильно, по-чёрному, совсем не так, как ревновал он раньше нравящихся ему девушек. Да и как вообще ведьмак связан с девушками? Несмотря на всю свою тощесть и гибкость, косу до пояса и тысячу побрякушек, его и за версту не спутать с женщиной. Однако и мужчина из него… Нечисть поганая, одним словом. Заманила и радуется.
Нет, не радуется. Забыла.
Неудивительно, что двум змеям – Красной и чёрной – так хорошо вдвоём. А может, это всё было подстроено Ленфазом лишь для того, чтобы, как он тогда и сказал, пойти к Родалинде в ученики? Ведь всё указывает на это, разве что странно, почему в таком случае он оказался у Горных Псов, а не у Белых Волков. Но мало ли что могло произойти – заблудился в дороге, свернул не туда, или ещё какое объяснение.
Вальдимарр придумывает их по десятку в день. И даже не вспоминает о своих мечтах стать великим вождём.
Бьярни смотрит на своего побратима с тревогой, тормошит, увещевает по сто раз на дню. Ему тревожно, он не понимает, как мог великий воин превратиться за пару недель в бледное подобие себя прежнего. Он то и дело отправляет его то на охоту, то на торжище, заставляет заниматься всем тем, что обязан делать конунг – судить и рядить, карать и миловать. И Вальдимарр делает это, однако без всякой прежней искры, оживая лишь в те редкие моменты, когда на горизонте появляется тёмная долговязая фигура ведьмака, и вновь угасая, когда рядом с ним возникает хрупкая фигурка Родалинды.
Бьярни страшно жалеет, что не зарубил колдуна ещё тогда, на торжище, но тайно лелеет эту мечту.

***

Вальдимарр мучается чуть больше месяца. Ленфаз не именует Красную Змею иначе, как наставницей, однако конунг желает знать, только ли между ними духовная связь. Но поскольку ответа от ведьмака не добиться, он в конце концов решает разобраться во всём самолично. Сообщив, что отправляется на охоту, Вальдимарр долго кружит по лесам и полям, пока не обнаруживает искомую парочку чародеев, и, укрывшись за деревом, обращается в слух.
Родалинда восседает на огромном поваленном дубе, нещадно попирая своими округлыми бёдрами драгоценный мех чёрной лисы – Ленфаз подстелил под наставницу свой плащ, сам же сидит в своей излюбленной позе, вытянув ноги, прямо на земле, и, кажется, внимает каждому её слову.
Красная Змея – Вальдимарр заставляет себя прислушаться, хоть его и раздражает сам звук её голоса – вещает что-то о золотых жилах, коих в местных горах можно обнаружить в изобилии. После напевно, прикрыв глаза, читает по памяти наговор на их поиск, и Змей шевелит губами ей в такт, запоминая. Он ещё проговаривает беззвучно последние слова, когда Родалинда соскальзывает с дерева прямо к нему на колени. Змей не успевает даже открыть глаз, а губы чародейки уже жмутся к его губам – алые к белым, да так жадно, словно хотят передать северному колдуну всё своё огненное тепло, всю свою жизненную силу. И губы Ленфаза, дрогнув, размыкаются.
Раздаётся какой-то кошмарный звук, и чародеи быстро, как застуканные за непотребством дети, прянут в разные стороны. Отшатывается и сам Вальдимарр. Только позже он понимает, что сам издал этот звук – не губами, не горлом, губы намертво закушены, горло перехвачено ледяной рукой, забито непроходимым комом, – но, кажется, самым своим сердцем, испытавшим за месяц столько, сколько не выпадало на его долю за всю прошлую жизнь. Конунг отступает от дерева, выходит из укрытия, и чародеи в ту же секунду его замечают.
Родалинда, будто рассерженная змея, начинает приподниматься с земли. Её огненные глаза мечут молнии, брови сходятся над ними, как две тучи, и вот-вот прокатится над лесом гроза, готовая обрушиться на голову одного-единственного человека…
Время вдруг замирает. Вальдимарр медленно поворачивает голову, глядит на ведьмака. И куда только делось с его лица выражение блаженства и любви? Судорога исказила его, решимость и ледяная ярость отражаются в неспокойной тёмной воде его глаз. Ленфаз вытягивает руку, и конунг за мгновение догадывается, что сейчас произойдёт, но время отмерзает и рвётся вперёд, нагоняя упущенное.
Рука бьёт по воздуху плетью. Коса взвивается в небо, скручивается, оплетает… Бросок!
Родалинда молча, как подрубленное дерево, падает навзничь. Когда Вальдимарр спустя секунду подлетает к ней, она ещё жива, однако не делает и попытки противиться чёрной змее, петлёй обвившей её шею. Чародейка лежит на боку, огненные волосы переплелись с незабудками, точно как в день их со Змеем знакомства, а в глазах лишь засасывающее, бездонное ничто. Оно хватает Вальдимарра, тянет в себя, и сопротивляться невозможно, но в плечо с силой вдавливаются холодные пальцы, вынуждая конунга отвернуться.
Когда через какое-то время Вальдимарр приходит в себя, то долго не может выговорить ни слова или повернуться назад, где лежит тёплое ещё тело Красной Змеи – только и пялится молча на Ленфаза, невозмутимо заплетающего волосы обратно в косу.
– Ну, доволен? – интересуется внезапно ведьмак, не прерывая своего занятия. Конунг молчит, и Змею приходится уточнить. – Я выполнил свой уговор. Красная Змея мертва, можешь нападать на Белых Волков хоть сейчас.
– Но ты же… – говорить больно – прикушенные губы закровили, спеклись, и теперь их приходится разлеплять силой. – Вы же… Она же…
– Не понимаю только, зачем ты вмешался, – не слушая, продолжает Змей. – Я же сказал, что всё сделаю сам. А теперь я так и не узнаю тех наговоров, которыми она владела. И всё из-за тебя.
– Ты убил её!
Ведьмак наконец поворачивается к Вальдимарру, глядит с неприкрытым удивлением.
– Разумеется. А что ещё оставалось делать?
– Я думал, ты её любишь.
Новая пауза – и взрыв хохота, от которого конунг вздрагивает. Что труп за спиной, это вовсе не страшно. Но этот смех…
– Люблю? – отсмеявшись, переспрашивает Змей, закидывает небрежно косу за спину и ухмыляется – так же точно, как в день их знакомства. – Вот ещё, удумал тоже. Она же древняя, как мир, и хоть я и сам не мальчик, однако даже для меня… Люблю. Ох, уморил, князь.
– Но вы же вместе… – делает Вальдимарр последнюю отчаянную попытку. Он ничего не понимает, он хочет найти ответ, не желая самостоятельно складывать два и два.
Ведьмак поднимается с земли и подхватывает с дерева свой плащ.
– Кто-то уходит из нашей жизни через день, кто-то через месяц, а кто-то через вечность. Уйдут все, такова судьба. Даже бессмертные не бессмертны.
– Я не об этом спрашивал, – Вальдимарр поднимается с земли, по-прежнему не глядя на труп у себя за спиной. Плечо саднит, и он накрывает его ладонью, и воображается ему, что пальцы ведьмака ещё лежат там, прижигая своей прохладой. – Мне казалось, что ты был с ней близок, однако убил, не задумываясь. Ты…
– Я выполнил твою просьбу, – цедит ведьмак, и его мрачный взгляд пробирает конунга до костей. – Теперь тебе открыт путь к власти, иди и завоюй клан Белых Волков. Я не прошу твоей благодарности, но даже не смей меня осуждать. Кроме тебя полно охотников найдётся.
Ленфаз накидывает плащ на плечо и стремительно исчезает в чаще леса. Конунг бросается следом, но и тени ведьмака нет, так что непонятно даже, в какую сторону бежать. Разве что что-то чёрное, будто бы маленькая змейка, мелькает меж кустов, но стоит лишь моргнуть, как пропадает и оно.
Вальдимарр возвращается домой, едва не падая под тяжестью ставшего неподъёмным сердца.

***

Но чем ближе конунг к своему клану, тем более крепнет в нём решимость поступить, как посоветовал ведьмак, и напасть на Белых Волков, пока те ослаблены – и, что самое главное, этого не знают. Поэтому лишь только въехав во двор, он привстаёт в стременах и зычным голосом скликает своих людей. А когда они собираются, оглашает свой план, не замечая, как стоящий рядом Бьярни мрачнеет с каждым новым его словом.
– Берите оружие, – кричит Вальдимарр, – надевайте доспехи, хватайте щиты и стрелы, седлайте коней! На закате мы нападём на клан Белых Волков, и я стану во главе двух объединённых кланов! А вы, мои верные соплеменники, будете вместе со мной овеяны честью, и потомки наши будут славить нас до скончания дней!
Когда воины расходятся, Бьярни тихонько спрашивает, опасливо косясь по сторонам:
– А как же Красная Змея, конунг? Если она поблизости…
– Поблизости, – зло смеется Вальдимарр, и Бьярни торопливо рисует в воздухе защитный знак. – Ой, поблизости, брат мой. В соседнем лесу лежит, глядит в небо мёртвыми глазами.
Бьярни спадает с лица, оступается, чуть не падает.
– Брешешь, конунг, – едва слышно лепечет мужчина.
– А ну придержи язык, – обрывает тот, – сам знаешь, что с ней у нас не было бы и шанса.
– Знаю, но… – Бьярни всё никак оправиться не может, трёт лоб, шевелит губами, точно проговаривает сам себе очевидную истину. – Она ведь не сделала нам ничего дурного. Не заслужила она такое, конунг.
– Ещё как заслужила, – с убежденностью отвечает Вальдимарр, имея в виду вовсе не зло, причинённое чародейкой его клану, но всю ту боль, коей сполна наградила она его, наверное, даже не зная о том, за эти бесконечные тридцать дней. – Всё, хватит трепать. Иди, вооружись, да поскорее. Мы скоро выступаем.
– А не лучше было ли начать поход завтра?
– Чтобы Атавульфу донесли, и мы лишись единственного преимущества?
Бьярни тяжко вздыхает, смиряясь с судьбой, и покорно удаляется со двора.
Возвращается он последним, когда все войско уже собралось, а на землю опустились синеватые сумерки. Когда он тяжело залезает в седло, Вальдимарр взмахивает рукой, и сотня воинов покидает деревню, повинуясь властолюбивой прихоти своего вожака.

***

Но забыл Вальдимарр, что не численное преимущество даёт победу, но боевой дух, вера в свои силы, свою победу и своего вождя. У его воинов нет ничего, и лишь неожиданное нападение на лагерь Белых Волков дарит им первые успехи: они врываются в готовящуюся ко сну деревню, и вот уже первая кровь льётся на землю, и разносятся первые крики. Но, сперва испуганные, они становятся всё злее, всё бесстрашнее – это опомнились мужчины, схватили своё оружие и бросились на защиту. У них боевого духа – не счесть, а с ним и ярость, и ненависть к вероломным Псам, и последние совсем скоро начинают отступать: кто стараясь сохранить остатки достоинства, а кто и просто бежит прочь, позабыв обо всём.
Вальдимарр не замечает этого, упоённый сражением. Он продирается вперёд, орудует мечом, щитом, всем своим телом, отдавая себя битве, и видит лишь то, что находится ровно перед ним. Вот какой-то великан несётся на него, замахиваясь топором. Шаг в сторону, выставить щит – только успевает Вальдимарр вытянуть руку из ремня, как тот разлетается в щепки под мощным ударом, и конунг, пользуясь шансом, бросается вперёд, протыкая противника насквозь. Теперь вытащить меч из плоти, оглянуться – вот и второй враг, бешено вращает над головой тяжёлой палицей. Пригнуться, рубануть по коленям, а когда упадёт, добить ударом в горло. Лишь только поднимается Вальдимарр – сразу трое бегут к нему, потрясая оружием. Кого бы первого, кого бы…
Дёргает за плечо неведомая сила, разворачивает вокруг своей оси, и боль, острая, алеющая в глазах, вцепляется в плоть. Но утишать её некогда: сцепить зубы, обломать пробившую плечо насквозь стрелу, и её же наконечник всадить в открытую глотку первого подбежавшего Волка. Подхватить меч – хорошо, что попали по левой руке, – дать в зубы второго рукоятью, ударом плашмя оглушить третьего. Ну, кто ещё смелый? Подходи, коли жизнью не дорожишь!
Мучительный крик Бьярни слышится откуда-то сбоку – Вальдимарр вертится волчком, готовясь искать глазами в толпе побратима, но чудом не падает, когда рядом мелькают знакомые омуты. Ничего не успевает сделать, даже подумать, как обнимает горло ледяная гладкая верёвка, а под челюсть будто всаживают сапожное шило.
Конунг кричит нечеловечески, хоть воздуха уже не вдохнуть. Перед глазами колышется чёрно-красное марево, мутит мысли, лишает разума, но Вальдимарр ещё не отошёл от горячки боя, чтобы, как Родалинда, упасть и испустить дух. Предатель, предатель, надсадно орёт в голове. Конунг вскидывает руки, обхватывает гладкое змеиное тело. Ах, Змей, значит? Ничего, на каждого змея найдётся свой пёс. Чёрная кожа скользит, уходит из-под пальцев, но Вальдимарр кричит снова – около уха раздаётся мерзкий хруст, на щёку брызжет тёплым, и конунг заходится кашлем, падая на колени и заполошно втягивая в себя воздух. Он жив. Он жив, а Змей…
Марево перед глазами всё колышется, становится темнее. Конунг вскидывает мутнеющие глаза и не понимает – то ли падает он, то ли кренится вбок земля. Последнее, что видит Вальдимарр перед тем, как небо оказывается под ним – закатившиеся глаза ведьмака и его растянутый в ухмылке рот с пузырящейся на губах кровавой пеной.

***

Когда он открывает глаза, то видит над собой каменный свод, и на долю мгновения Вальдимарру кажется, что он очутился на том свете. Зыркает по сторонам – влево, вправо – да так и застывает, когда видит всю ту же ухмылку. А спустя мгновение кидается к ведьмаку, тоже, видимо, подохшему, и застрявшему тут вместе с ним, и вцепляется пальцами в его тонкое горло.
Ведьмак не сопротивляется – даже, кажется, с охотой подставляется безжалостным рукам, и только из-за этого Вальдимарр отшатывается прочь. Глядит тупо на поникшего Змея – и только потом соображает, что сидят они в какой-то пещере, и на улице горит оранжевый закат, такой родной и знакомый, и доносятся до носа ароматы хвои, цветов и травы, какие гуляют по лесам, и это значит, что никакой это не тот свет, а очень даже этот, и что он, Вальдимарр, жив-живёхонек, и только что пытался…
Конунг осознаёт, наконец, что пытался сотворить, и хрипит:
– Ленфаз…
Вальдимарр не знает, что с ним сделается, если ведьмак не ответит. Но тот живуч, как его тёзка: хоть и не шевелится, но глаза приоткрывает, правда, только чуть.
– Я понял, – сипит ведьмак. – Буду снова тебя спасать, придумаю что-нибудь другое.
Конунг хохочет, чувствуя, как жжёт глаза.
– Так ты спасал меня? Что ж не сказал, не предупредил? Знаешь же, что я дурной, надумал бог весть что…
– Да знаю я, что ты надумал, – вяло шевелит рукой Ленфаз, и конунг вдруг замечает, что нет у него больше страшных чёрных когтей, а вместо них – обычные человеческие ногти. – Забыли. Мы теперь квиты – я убил твою любовь, спас тебя самого, долг закрыт, и хорошо ещё, что я при этом жив остался.
– Хорошо, – эхом отзывается Вальдимарр, не сразу поняв смысла всей фразы. – Постой… «убил твою любовь»? Ты о чём?
Змей открывает глаза как следует. Конунг глядит в них торопливо – авось? И едва не охает: отражение не перевёрнуто. Всё как у людей.
Будто не заметив, Ленфаз переспрашивает:
– Как это о чём? Ты ведь любил Родалинду, хоть и сказал тогда, что не желаешь её приворожить. А я мало того, что был с ней целый месяц, так ещё и убил вдобавок. Или ты так сильно головой ударился, что и забыл о чародейке?
Вместо ответа конунг хватает ведьмака за руки, притягивает к себе и обнимает – крепко, до хруста в рёбрах, не обращая внимания на возмущённый вскрик.
– Забудешь, как же. – Ухо Змея оказывается в удобной близости от губ Вальдимарра, и он пользуется этим, переходя на шёпот, от которого не так больно повреждённому горлу. – Да только правду я тебе тогда сказал, не любил я её.
– Но тогда, во дворе, – Ленфаз наконец оставляет попытки освободиться из кольца конунговых рук и послушно обмякает, хоть голос его звучит всё так же непокорно. – Думаешь, я не заметил, как на неё глядели мужчины? Как ты на неё глядел?
В его словах нет ревности, лишь непонимание. Это Вальдимарр ощущает, будто тонкой иголочкой колют его сердце, но что такое эта иголка по сравнению с лежащей на нём не так давно скалой?
– Я глядел на неё ровно до тех пор, покуда во двор не вышел ты.
Змей молчит, даже дыхание, кажется, затаил. После мягко высвобождается. Конунг пускает – ему хочется видеть лицо ведьмака.
Ленфаз, как и в тот день на торжище, серьёзен донельзя. Однако прежде, чем он успевает что-то сказать, Вальдимарр добавляет:
– Прости, что убил твою змею. Я думал, ты хочешь моей смерти. Тебе было… очень больно?
Ну вот, снова привычная ухмылка. Ведьмак тянется к голове, но останавливает руку на середине и кладёт её обратно на колено.
– Очень. Едва не скопытился. Выжил всё-таки, но лишился кое-чего… кое-чего, что я отныне никогда не верну.
Вальдимарр не знает, что на это ответить. Просить прощения – но вымолишь ли его теперь, после всего? Он едва слышно просит:
– Расскажи, что это. Может, я смогу тебе помочь?
– Не сможешь, – категорически мотает головой Ленфаз, однако вздыхает, придвигается ближе и беззастенчиво прижимается спиной к плечу Вальдимарра. – Но так и быть, я скажу тебе.
Конунг бережно обхватывает ведьмака поперёк живота, сильнее прижимая к себе. А тот, будто и не замечая, начинает свою долгую речь, которая кончается лишь с приходом рассвета.
Он ведь и правда нечисть болотная – наполовину. Отец его был мелким болотным чёртом, живущим тихо в своём омуте до поры до времени, пока не взбаламутила его воды маленькая огненная змейка, одна из младших дочерей подземного бога-змея. Тут бы ей и конец, но чёрт спас её, вытащил из воды, да тут же в неё и влюбился. А как тут было не влюбиться, если была змейка не в пример краше даже самой Родалинды, от одного взгляда которого целый двор мужчин готов был пасть на колени?
Короче говоря, не было в это ничего удивительного. Но что она нашла в долговязом, обросшем щетиной, рогатом и пятачкастом болотном чёрте, от которого то тиной несло, то рыбой гнилой – это была настоящая загадка. Как бы то ни было, прожила она с ним несколько лет, – причём, как утверждал сам чёрт, душа в душу, хоть души как таковой не было ни у одного из них, – до тех самых пор, пока не понесла. И тут уж сам бог-змей не поленился навестить кровиночку и выяснить, что да как.
Увиденное ему сильно не понравилось. Настолько сильно, что, едва дождавшись внука, он незамедлительно сдал его на руки новоявленному отцу и утащил дочь домой. Та только и успела, что отдать младенцу одну из своих змеек-помощниц, да крикнуть из-под земли, чтобы он берёг её, как зеницу ока. Иначе, мол, порвется между нами ниточка, и никогда уже не найдёшь ты ни меня, ни сестёр и братьев моих, ни родителей, то есть деда с бабкой.
Остался Змей жить у отца в болоте. Пока его двоюродные братья и сёстры росли и крепли в подземных палатах дедушки, он чах и хирел в тёмной воде, пока не опостылело это ему настолько, что он решился уйти. Отец плакал, но всё понимал, так что сына не удерживал.
Но Змей, сколько ни бродил по свету, а так и не нашёл входа в подземный дворец – видимо, не желал дед видеть внука-полукровку. И тогда Ленфаз подался на юг. Долго странствовал, многому научился, многое повидал, пока не набрёл, наконец, на Горных Псов. И кто бы мог помыслить, что именно здесь разорвётся-таки последняя нить, соединяющая его с матерью.
– Впрочем, мне всё равно после убийства Красной Змеи путь назад был бы заказан, – сообщает Змей уже под конец рассказа, когда первые лучи играют на его бледной коже, озаряя потухшие, запавшие глаза. – Она не узнала меня, а я вот сразу почуял. Её отец был братом моей матери, однако хоть она, как и я, была змеёй лишь наполовину, в подземном дворце ей всегда были рады, хоть и навещала Родалинда его нечасто.
– Это она тебе сказала?
– Она, конечно. Она вообще много чего мне рассказала, и о себе, и о дедушке с бабушкой. Так много, что я даже несколько рад, что более с ними ничем не связан.
– А сила? У тебя же осталась сила?
– Чуть. Отцовское наследство. Стыдно и силой это назвать, так.
– Ну тогда… знаешь, что?
Вальдимарр наклоняется и заглядывает ведьмаку в глаза – в тёмные омуты, ставшие для него живительными ключами. И добровольно, восторженно ныряет туда с головой, отвечая на свой же вопрос:
– Как змея была твоей частью, так и я теперь займу её место и стану частью тебя. Я подарю тебе свою силу, всю, сколько попросишь. Если, конечно, ты согласишься её у меня принять.
Вальдимарр надеется хотя бы на рукопожатие, однако вновь ошибается. Ведьмак замирает, а после рвётся к нему – не нужны здесь слова – и скрепляет их уговор поцелуем – сильным, горячим, от которого в голове конунга всё плывёт в сладковатом мареве. На ум приходит поцелуй Змея и Родалинды, но если тогда чародейка пыталась поделиться огнём с замёрзшим братом, то теперь тот сам щедро отдаёт свой пыл, и будто обвязывает самую душу конунга прочная чёрная верёвка.
Её-то не разорвёт в порыве ярости такой же, как он, глупый человек, не видящий дальше своего носа. Эта верёвка принадлежит лишь им двоим. И только им двоим суждено испытать на себе всю её чудодейную крепость.

Читать "Чёрный змей" на Фикбуке

@темы: Тем временем в Р`льехе, Содомское греховодье, ...и в повисшей тишине раздавался натужный скрип пера

---

Contact binary - с новым годом, с новым кулухом

Название: Contact binary
Автор:  Кьяроскуро
Жаер: Слэш
Фандом: Звездные Войны
Основные персонажи: Армитидж Хакс, Бен Соло (Кайло Рен)
Пэйринг: Кайло/Хакс
Рейтинг: PG-13
Жанры: Пропущенная сцена, Любовь/Ненависть
Размер: Мини, 6 страниц, 3 части, чуть больше 2000 слов
Статус: закончен
Описание:Что может лучше согреть кровь, нежели дружеская перепалка? Разве что перепалка недружеская. А уж если она ещё и с продолжением...
Посвящение: Наверное, рискну сказать "Studio Sagitarrius и её великолепным клипам".
Публикация на других ресурсах: Со ссылкой.
Примечания автора: Да, я снова со своим кулухом. Больше года прошло, а этот адовый пейринг всё меня не отпускает. So sad.
Не претендую на канонность или обоснуйность. Передышка между двумя крупными ориджами, только и всего. Прошу понять и простить.
А, и да, название. Переводится с английского как "тесная двойная система".
Это астрономия, и автор в ней несколько нуб, хотя и очень хочет перестать им быть.

1. Независимая ядерная эволюция

Кро­хот­ный ле­дяной пла­нето­ид в сис­те­ме с го­воря­щим наз­ва­ни­ем Зат­ме­ние – всё, что ос­та­лось вы­жив­шим пос­ле кру­шения ба­зы Стар­киллер. Он на­вева­ет не­выно­симую тос­ку уже при пер­вом сво­ём по­яв­ле­нии, ког­да толь­ко-толь­ко воз­ни­ка­ет на мо­нито­ре ко­рабель­но­го компь­юте­ра, и за нес­коль­ко дней пре­быва­ния на нём де­мора­лизу­ет сол­дат и офи­церов окон­ча­тель­но. Хо­тя, ка­залось бы, ку­да уж силь­нее.
Ес­ли пог­ля­деть в ок­но, то в лю­бое вре­мя дня и но­чи мож­но уви­деть не­из­менную кар­ти­ну: хлопья си­нева­того сне­га, па­да­ющие по ди­аго­нали и сли­ва­ющи­еся вда­ли с зем­лёй и не­бом в сплош­ную гряз­но­вато-си­нюю сте­ну. Пла­нето­ид без­жизнен­ный, на нём нет ни­чего, кро­ме ста­рой им­пер­ской ба­зы, од­на­ко он да­ёт шанс хо­тя бы не­надол­го ук­рыть­ся от пов­стан­цев и сде­лать не­боль­шую пе­редыш­ку пе­ред не­мину­емым вто­рым ра­ун­дом, о ко­тором ду­мать в сло­жив­шихся об­сто­ятель­ствах вряд ли спо­собен хоть кто-ни­будь – раз­ве что Сно­ук, да и то лишь по­тому, что его здесь нет. Вер­ховный ли­дер по­кинул сво­их под­данных, на­казав им си­деть и не ры­пать­ся вплоть до его воз­вра­щения, в ко­тором, го­воря по чес­ти, мно­гие на­чина­ют уже сом­не­вать­ся, при­чём от­кры­то.
Хакс в от­ли­чие от них мол­чит. Хакс во­об­ще в пос­леднее вре­мя очень мно­го мол­чит, и со сто­роны ка­жет­ся, буд­то он всё ни­как не мо­жет вый­ти из за­тянув­ше­гося прис­ту­па лу­натиз­ма. Мно­гие про­вожа­ют его в спи­ну со­чувс­тву­ющи­ми взгля­дами – счи­та­ют, что ге­нерал не в си­лах сми­рить­ся с по­терей сво­его су­перо­ружия. Од­на­ко мень­ше все­го Хакс ду­ма­ет о Стар­килле­ре, да и о слу­чив­шемся в прин­ци­пе. Как и прос­то – ду­ма­ет.
Та­кое ощу­щение, буд­то в быс­трый по­ток его мыс­лей кто-то вы­сыпал це­лый ме­шок же­лати­на, и по­ток зас­тыл, на­мер­тво вце­пив­шись сту­денис­ты­ми бо­ками в свои же бе­рега. Это и прав­да по­хоже на сом­намбу­лизм, но, к счастью, в дан­ный мо­мент тре­бова­ний к Хак­су как к ге­нера­лу прак­ти­чес­ки нет, так что нет и осо­бых при­чин ис­кать пу­ти вы­хода из та­кого сос­то­яния. На­обо­рот, ес­ли бы он ре­шил вер­нуть­ся к пол­но­му спек­тру сво­их обя­зан­ностей ко­ман­ду­юще­го, это соз­да­ло бы це­лую го­ру лиш­них проб­лем, на­чиная от не­пони­мания ря­довых и за­кан­чи­вая неп­ред­ска­зу­емой ре­ак­ци­ей Ре­на. Кста­ти о нём.
Хакс не ви­дел его с то­го са­мого вре­мени, как вта­щил, ед­ва жи­вого, на взле­та­ющий уже шаттл. Пос­ле это­го ма­гис­тра под ру­ки унес­ли ку­да-то в сто­рону ка­юты Сно­ука, и, не со­об­щи вер­ховный ли­дер о том, что Кай­ло ос­та­ёт­ся вмес­те со все­ми на пла­нето­иде, ге­нерал не имел бы и по­нятия о его мес­топре­быва­нии. А вот те­перь зна­ет – зна­ет и ра­ду­ет­ся то­му, что су­мел не пос­тра­дать в той за­вару­хе и с чис­той со­вестью мо­жет об­хо­дить мед­блок де­сятой до­рогой. По­тому что ви­деть ма­гис­тра Рен ему не хо­чет­ся от сло­ва сов­сем.
Нет, Хакс вов­се не дер­жит на не­го оби­ду, хо­тя Кай­ло в чис­ле пер­вых был ви­новен в ги­бели ба­зы, и уж точ­но не бо­ит­ся это­го под­ра­жате­ля Дар­та Вей­де­ра. Ему прос­то не хо­чет­ся – ви­деть его, го­ворить с ним, слу­шать. Будь его во­ля, он и са­мом его су­щес­тво­вании с ра­достью бы за­был, од­на­ко это, к со­жале­нию, не­осу­щес­тви­мо. Раз­ве что дож­дать­ся Сно­ука и поп­ро­сить у не­го по­чис­тить па­мять.
Это шут­ка, ко­неч­но. Ко­пать­ся в сво­ей па­мяти Хакс ни­кому бы не поз­во­лил, тем бо­лее что-то от­ту­да вы­киды­вать. Опять-та­ки, ему и са­мому неп­ло­хо уда­ёт­ся иг­но­риро­вать при­сутс­твие ма­гис­тра на ба­зе, хоть и по­ходит это на поч­ти прит­че­вую си­ту­ацию: боль­ной ре­бёнок за­перт в даль­ней ком­на­те, а вся семья уси­лен­но де­ла­ет вид, что ком­на­та пус­та и ни­кого там нет. Вся семья – по­тому что не толь­ко Хакс ста­ра­ет­ся заг­ля­дывать в мед­блок как мож­но ре­же. Ка­жет­ся, на всей ба­зе не най­дёт­ся сей­час че­лове­ка, же­ла­юще­го сос­та­вить ком­па­нию опаль­но­му ма­гис­тру. По­чему опаль­но­му? Ну не прос­то же так Сно­ук бро­сил его тут, сре­ди ос­таль­ных…
Стук в дверь – и буд­то лёг­кая рябь про­ходит по по­вер­хнос­ти по­мяну­того уже же­ле. Хакс не ме­ня­ет по­зы – рас­хля­бан­ной, рас­слаб­ленной, пле­чи ле­жат на спин­ке сту­ла, в коп­чик вре­за­ет­ся край си­денья, но­ги рас­став­ле­ны и го­товы разъ­ехать­ся в сто­роны, – лишь по­вора­чива­ет го­лову и что-то ут­верди­тель­но мы­чит.
Соч­тя этот звук за приг­ла­шение, на по­роге воз­ни­ка­ет штур­мо­вик. Не удо­сужив­шись да­же от­дать честь – пра­виль­но го­ворят, ка­кой ко­ман­дир, та­кие и сол­да­ты, – он с от­тенком быв­ше­го поч­те­ния в го­лосе со­об­ща­ет:
– Ге­нерал, ма­гистр Рен…
– Что там? – Хакс де­ла­ет над со­бой уси­лие и при­нима­ет бо­лее при­ем­ле­мую по­зу, ед­ва не уро­нив при­том из-под се­бя стул. Си­дение на этой выс­ши­ми си­лами прок­ля­той ба­зе не толь­ко раз­жи­жа­ет моз­ги, оно все­го те­бя прев­ра­ща­ет в раз­мазню. – Сно­ва что-то раз­мо­лотил сво­им ме­чом?
– Э-э-э, нет, ге­нерал. Он прос­то хо­чет вас ви­деть.
– Ме­ня? – не­до­умён­но мор­га­ет ге­нерал. Дей­стви­тель­но, не­ожи­дан­но. Раз­ве что уз­нать у не­го, как у ус­ловно-глав­но­го, си­ту­ацию, или спро­сить за что-ни­будь от­чёт. – Сей­час?
– Так точ­но, – штур­мо­вик де­ла­ет не­боль­шой шаг на­зад, соч­тя, по всей ви­димос­ти, свою мис­сию ис­полнен­ной, од­на­ко всё же вспо­мина­ет ус­тав и за­мира­ет в не­под­вижнос­ти до тех пор, по­ка Хакс взма­хом ру­ки не от­сы­ла­ет его прочь.
Пос­ле ге­нерал ка­кое-то вре­мя си­дит, бес­смыс­ленно гля­дя в зак­рывшу­юся дверь. Ид­ти в мед­блок и об­щать­ся с ма­гис­тром по-преж­не­му не хо­чет­ся до чёр­ти­ков, но ес­ли про­иг­но­риро­вать вы­зов, то это мо­жет быть чре­вато са­мыми раз­но­об­разны­ми пос­ледс­тви­ями, вплоть до са­мых пла­чев­ных. До­жидать­ся их Хакс не же­ла­ет ещё силь­нее. По­это­му он под­ни­ма­ет­ся на но­ги и, по­луза­бытым уже дви­жени­ем вып­ря­мив спи­ну, нап­равля­ет­ся на про­тиво­полож­ный ко­нец ба­зы, че­каня шаг. Всё, что ему не­об­хо­димо – сде­лать их с Ре­ном пер­вую пос­ле ка­тас­тро­фы встре­чу пос­ледней. И, ка­жет­ся, он зна­ет, как это мож­но ус­тро­ить.

2. Аккреция

Все­го-то и на­до – ос­та­ва­ясь в рам­ках при­личий, от­бить у Ре­на вся­кое же­лание выз­вать его на раз­го­вор вто­рич­но. При­чём са­мая слож­ная здесь часть – «в рам­ках при­личий». Хакс прек­расно по­нима­ет, что ес­ли эти са­мые рам­ки рух­нут, то у не­го не ос­та­нет­ся ни еди­ного шан­са вый­ти по­беди­телем. И со­вер­шенно не­важ­но, выт­рут ли при­том сте­ну мед­бло­ка его фи­зи­оно­ми­ей или же за­гонят в брю­хо све­товой меч.
Так что, вой­дя в мед­блок, Хакс ос­та­нав­ли­ва­ет­ся на поч­ти­тель­ном – пять ша­гов – рас­сто­янии от кой­ки, на ко­торой в по­луси­дячем по­ложе­нии об­ре­та­ет­ся ма­гистр, и мол­ча ему ки­ва­ет. Рен, чуть по­мед­лив, ки­ва­ет в от­вет. Его ли­цо, спо­кой­ное и поч­ти что рас­слаб­ленное, ра­зитель­но от­ли­ча­ет­ся от той пе­реко­шен­ной в бе­зум­ной гри­масе, за­литой кровью мор­ды, ко­торую Хакс имел честь со­зер­цать, та­ща на се­бе Ре­на из гиб­ну­щего ле­са. Да­же ра­на че­рез всю щё­ку ста­рани­ями мед­дро­идов ста­ла ед­ва за­мет­ной, тон­кой свет­лой по­лос­кой. Как об­сто­ит де­ло с дру­гими пос­ледс­тви­ями стыч­ки с му­сор­щи­цей и пре­дате­лем, Хакс не ви­дит – ма­гистр поч­ти по под­бо­родок за­кутан в оде­яло.
– Ге­нерал.
– Ма­гистр.
Хакс пе­рех­ва­тыва­ет на се­бе не ме­нее изу­ча­ющий, не­жели его собс­твен­ный, взгляд Ре­на и слег­ка хму­рит­ся. Он мо­раль­но го­товил­ся к то­му, что сно­уков уче­ник уже с по­рога наб­ро­сит­ся на не­го с воп­ро­сами, воз­му­щени­ями или об­ви­нени­ями, но ока­зал­ся со­вер­шенно не го­тов к про­дол­жи­тель­ным па­узам и ед­ва ли не уми­рот­во­рению с его сто­роны. Кош­марный тип, веч­но он всё пор­тит.
Кош­марный тип тем вре­менем не спе­шит раз­мы­кать губ сно­ва, и Хакс не удер­жи­ва­ет­ся от то­го, что­бы его не по­торо­пить:
– Мне ска­зали, что вы хо­тите ме­ня ви­деть. Что-то слу­чилось?
– Кро­ме то­го, что мне за­хоте­лось по­бесе­довать с ва­ми, – блуж­да­ющий взгляд Ре­на опи­сыва­ет круг: лоб ге­нера­ла – ле­вое пле­чо – сол­нечное спле­тение – пра­вое пле­чо, и чуть ме­ня­ет по­зу, – ни­чего.
– По­бесе­довать? – Хакс при­под­ни­ма­ет бровь, не толь­ко не скры­вая, но да­же под­чёрки­вая вло­жен­ный в го­лос скеп­сис. – Я не луч­ший со­бесед­ник, ма­гистр, и на ба­зе най­дёт­ся дос­та­точ­но бо­лее под­хо­дящих на эту роль. Ес­ли хо­тите, я мо­гу прис­лать вам ко­го-то…
– Не хо­чу, – об­ру­ба­ет ма­гистр поч­ти со ста­рой энер­ги­ей в го­лосе. – Я поз­вал вас, ге­нерал, по­тому что же­лаю по­гово­рить имен­но с ва­ми.
– О чём, поз­воль­те спро­сить?
Но Рен за­мол­ка­ет, от­во­рачи­ва­ясь, буд­то раз­до­садо­ван­ный тем, что Хакс не по­нял ка­кого-то тон­ко­го на­мёка. И ге­нерал вы­нуж­ден ждать, по­ка ма­гистр не со­из­во­лит вновь по­дать го­лос.
– Мне жаль, что ба­зы Стар­киллер боль­ше нет, – на­конец со­об­ща­ет он, не гля­дя на со­бесед­ни­ка.
– Вот как. Приз­на­юсь, не ожи­дал от вас по­доб­ных слов.
– А ка­ких ожи­дали? – кри­вит гу­бы Рен, по­вер­нув го­лову к ге­нера­лу. От уми­рот­во­рения не ос­та­лось и сле­да, те­перь по мед­бло­ку стре­митель­но раз­ли­ва­ет­ся всё уве­личи­ва­юще­еся нап­ря­жение. – Что я в бла­годар­ностях вам рас­сы­пать­ся бу­ду за то, что вы ме­ня спас­ли? Так я знаю, что это вам при­казал сде­лать вер­ховный ли­дер, а ему я уже ска­зал за это спа­сибо. Или же вы ви­ните ме­ня в ги­бели ба­зы?
Пер­вая ре­ак­ция – под­ско­чить и дать хо­рошень­ко ку­лаком в зу­бы. Но это ре­ак­ция сол­да­та, а вов­се не ге­нера­ла Пер­во­го Ор­де­на. Хакс нес­лышно де­ла­ет вы­дох, на­цеп­ля­ет на ли­цо веж­ли­вую ух­мылку – пом­ни о рам­ках – и, под­ба­вив в го­лос са­хара, от­зы­ва­ет­ся:
– По­рой, ма­гистр, вы бы­ва­ете не­веро­ят­но про­ница­тель­ны.
Он бук­валь­но ви­дит, как у Ре­на тем­не­ет ли­цо, от­че­го свет­лая по­лос­ка шра­ма ста­новит­ся яр­кой и очень за­мет­ной. Ма­гистр по­да­ёт­ся впе­рёд, иг­но­рируя сва­лив­ше­еся оде­яло. Хакс ви­дит го­лые мус­ку­лис­тые пле­чи, ши­рокую грудь, стя­нутую бин­та­ми, ви­дит, как сжи­ма­ют­ся мощ­ные ку­лаки, и ед­ва сдер­жи­ва­ет­ся, что­бы не сглот­нуть и не вы­дать своё вол­не­ние нек­ста­ти дёр­нувшим­ся ка­дыком. Он-то о рам­ках пом­нит, а что нас­чёт Ре­на?
– Это бы­ло ва­ше ору­жие. – Нет, ка­жет­ся, тот то­же ещё мо­жет дер­жать се­бя в ру­ках, хоть и слов его поч­ти не ра­зоб­рать из-за стис­ну­тых нак­репко зу­бов. – И не мне на­поми­нать, что имен­но ва­ша ка­питан Фаз­ма, ис­пу­гав­шись за свою жизнь, раз­бло­киро­вала щит и до­пус­ти­ла, что­бы пов­стан­цы дос­тигли ат­мосфе­ры пла­неты. В том, что слу­чилось на Стар­килле­ре, мо­ей ви­ны го­раз­до мень­ше, чем в ва­шей. Так что ко­му и из­ви­нять­ся, так это вам.
– Ины­ми сло­вами, вы поз­ва­ли ме­ня сю­да, что­бы я из­ви­нил­ся? – уточ­ня­ет Хакс, чувс­твуя стран­ное, но чер­тов­ски при­ят­ное, тёп­лое ощу­щение, буд­то у­ют­ный кос­те­рок раз­го­рел­ся где-то у не­го внут­ри. При­чём со­вер­шенно не­яс­но, от­ку­да он взял­ся – не то так про­яв­ля­ет се­бя удо­воль­ствие от до­веде­ния Ре­на до бе­лого ка­ления, не то это прос­то эф­фект от выб­ро­шен­но­го в кровь ад­ре­нали­на. Оче­вид­но од­но – кос­терку это­му прек­расно уда­ёт­ся вы­вес­ти Хак­са из сос­то­яния лу­нати­ка, и он впер­вые за нес­коль­ко дней сно­ва чувс­тву­ет се­бя жи­вым. – Так сто­ило ли нап­ря­гать­ся? Вы мог­ли бы ог­ра­ничить­ся тре­бова­ни­ем по фор­ме – прис­лать его на мой да­тапад…
– Вы бу­дете ре­шать за ме­ня, что мне сто­ит де­лать? – ры­чит Рен, по­хожий сей­час боль­ше на хищ­ни­ка пе­ред прыж­ком, не­жели на гу­мано­ида. – Вы?!
– О, ну что вы. Од­на­ко дол­жен от­ме­тить, что в не­кото­рых си­ту­аци­ях это мог­ло бы пой­ти на поль­зу…
За ос­ле­пив­шей его болью, взор­вавшей­ся где-то в за­тыл­ке, Хакс не сра­зу за­меча­ет, что ед­ва мо­жет ды­шать. А ког­да за­меча­ет и на­чина­ет кон­вуль­сив­но дёр­гать­ся, жёс­ткие паль­цы окон­ча­тель­но пе­режи­ма­ют ему кис­ло­род, и всё, что ос­та­ёт­ся ге­нера­лу – бес­силь­но хва­тать­ся за чу­жую, твёр­дую и шер­ша­вую ру­ку, чувс­твуя при том, од­на­ко, не толь­ко страх, при­чём по боль­шей час­ти ин­стинктив­ный, но и лёг­кое, ед­ва уло­вимое удов­летво­рение, буд­то на са­мом де­ле он ждал всё это вре­мя имен­но это­го.

3. Гравитационный коллапс

Ког­да ру­ка спус­тя нес­коль­ко дь­яволь­ски дол­гих се­кунд не­хотя раз­жи­ма­ет­ся, и Хак­су уда­ёт­ся сде­лать, на­конец, жи­витель­ный вдох, он за­меча­ет ещё кое-что, а имен­но: не раз­ме­нива­ясь на ме­лочи, Рен прос­то бро­сил его на пол, и те­перь всей свой мас­сой – весь­ма не­малень­кой, сто­ит от­ме­тить – при­жима­ет его к не­му, не поз­во­ляя под­нять­ся. Бо­лее то­го, сто­ит ге­нера­лу лишь сде­лать по­пыт­ку по­доб­но­го, как ма­гистр не­мед­ленно скло­ня­ет­ся над ним, зас­тавляя при­нять ле­жачее по­ложе­ние об­ратно.
– Вы ве­дёте се­бя неп­ри­ем­ле­мо, – со­об­ща­ет Хакс, зак­ры­вая гла­за на то, нас­коль­ко глу­по го­ворить по­доб­ное че­лове­ку в его по­ложе­нии.
– А вы, зна­чит, при­ем­ле­мо, – па­риру­ет Рен, да­же не ду­мая вста­вать. Нап­ро­тив, он опус­ка­ет­ся ещё чуть ни­же – ге­нерал чувс­тву­ет, как вес ма­гис­тра да­вит на выс­ту­па­ющие кос­точки его та­за, а по­том и вов­се фик­си­ру­ет ла­доня­ми за­пястья Хак­са над его го­ловой. Ге­нерал от­чётли­во ви­дит ли­цо нап­ро­тив – и он го­тов пок­лясть­ся, что на нём прос­ту­па­ет то же са­мое удов­летво­рение, что так оша­раши­ло его са­мого па­ру ми­нут на­зад. – Не­уже­ли мне нуж­но на­поми­нать вам, что я – не один из ва­ших сол­дат, и го­ворить со мной в та­ком то­не чре­вато пос­ледс­тви­ями.
– Мо­гу я по­ин­те­ресо­вать­ся – ка­кими? – Хакс со­бира­ет­ся спро­сить это по­жёс­тче да по­холод­нее, но про­тив сво­ей же во­ли ед­ва ус­пе­ва­ет по­давить ехид­ную ух­мылку. – Вы и так уже на­пали на ме­ня. Не­уже­ли у вас в ар­се­нале есть что-то пос­траш­нее си­лово­го воз­дей­ствия?
Ге­нерал с не­кото­рым тру­дом нем­но­го вы­тяги­ва­ет ру­ки, от­че­го Рен, про­дол­жа­ющий дер­жать­ся за его за­пястья, вы­нуж­денно скло­ня­ет­ся ни­же, так, что меж­ду их ли­цами ос­та­ёт­ся не боль­ше де­сят­ка сан­ти­мет­ров. Гла­за у ма­гис­тра тём­ные, так что ес­ли зрач­ки и рас­ши­рились, то это­го не вид­но, за­то хо­рошо за­мет­но, как под­ра­гива­ют его ноз­дри, и слыш­но, как виб­ри­ру­ет го­лос, ког­да Рен от­зы­ва­ет­ся:
– Как нас­чёт воз­дей­ствия ино­го ро­да?
– Пси­холо­гичес­кие пыт­ки? – кар­тинно изум­ля­ет­ся Хакс. – Хо­тите за­лезть мне в го­лову?
– Мож­но ска­зать и так, – глу­боко­мыс­ленно от­ве­ча­ет Рен.
Ге­нерал ед­ва ус­пе­ва­ет зак­рыть гла­за, ког­да к его гу­бам при­жима­ют­ся чу­жие гу­бы. Хо­тя по­чему при­жима­ют­ся – це­лу­ют, да ещё как. В жи­воте Хак­са что-то слад­ко скру­чива­ет­ся, и он чуть из­ги­ба­ет шею, не­осоз­нанно по­дава­ясь впе­рёд, и от­кры­ва­ет рот, ка­питу­лируя под на­тис­ком ма­гис­тра. Но, ког­да по­целуй пре­рыва­ет­ся, это не ме­ша­ет ему вер­нуть на ли­цо всю ту же ехид­ную ух­мылку, что­бы со­об­щить:
– Те­перь я по­нимаю, для че­го вам по­надо­бил­ся со­бесед­ник. Од­на­ко со Стар­килле­ра спас­лись не толь­ко муж­чи­ны, и ес­ли вам хо­телось…
– Зат­кни­тесь, ге­нерал, – воз­буждён­ный шё­пот вхо­дит в ухо, в са­мый мозг, ввин­чи­ва­ясь в не­го, буд­то длин­ню­щий шу­руп. – Я ска­зал уже, что мне нуж­ны бы­ли вы. Не зас­тавляй­те ме­ня пов­то­рять это в тре­тий раз, ина­че, кля­нусь, я вый­ду из се­бя окон­ча­тель­но.
– Пос­ле ва­ших пы­ток, – мозг ка­тего­ричес­ки от­ка­зыва­ет­ся ду­мать в та­ком сос­то­янии, моз­гу хо­чет­ся пос­ко­рее от­клю­чить­ся, пре­дос­тавляя пол­ную сво­боду те­лу, дро­жаще­го от пред­вку­шения, ка­жет­ся, каж­дой сво­ей кле­точ­кой, – мо­гу ска­зать лишь, что я ско­рее за­ин­три­гован, не­жели ис­пу­ган по­доб­ной уг­ро­зой.
Вмес­то от­ве­та Рен за­тыка­ет ему рот оче­ред­ным по­целу­ем, на сей раз бо­лее гру­бым и по­рывис­тым. Ку­са­ет гу­бы, с си­лой про­водит язы­ком по зу­бам, вы­лизы­ва­ет его собс­твен­ный язык, точ­но пы­та­ет­ся очис­тить его ото всех не про­из­не­сён­ных ещё ге­нера­лом яз­ви­тель­ных слов. Не по­вес­тись на та­кое не­воз­можно, и Хакс ве­дёт­ся, ко­неч­но, лишь из­редка вы­ныри­вая из слад­кой дым­ки и за­дава­ясь ри­тори­чес­ки­ми воп­ро­сами вро­де «Мне ка­жет­ся, или он на ме­ня окон­ча­тель­но улёг­ся?» и «Что моя но­га де­ла­ет у не­го на по­ясе?». Од­на­ко это не име­ет со­вер­шенно ни­како­го зна­чения ров­но до тех пор, по­ка все ощу­щения враз не про­пада­ют, и ге­нерал, от­крыв гла­за, не об­на­ружи­ва­ет се­бя чин­но си­дящим на од­ной из ко­ек. Рен точ­но так­же си­дит ря­дом с ним, и это по­хоже на вне­зап­но ра­зыг­ранную сце­ну из спек­такля, по­ка че­рез се­кун­ду дверь не отъ­ез­жа­ет в сто­рону, и на по­роге не по­яв­ля­ет­ся мед­дро­ид.
– Ге­нерал? – в ме­хани­чес­ком го­лосе – яв­ное удив­ле­ние. – Прос­ти­те, я не знал, что вы здесь. Ма­гистр, ви­жу, что вам уже луч­ше. В та­ком слу­чае, не бу­ду вас бес­по­ко­ить.
Ког­да они вновь ос­та­ют­ся на­еди­не, Хакс, ис­поль­зо­вав­ший пре­дос­тавлен­ную па­узу на пол­ную и хо­тя бы внеш­не вер­нув се­бе при­выч­ное спо­кой­ствие, быс­тро под­ни­ма­ет­ся на но­ги. Да­вя то и де­ло ле­зущую на гу­бы ух­мылку, он го­ворит, слы­ша – по­зор – в сво­ём го­лосе воз­буждён­ную хри­пот­цу:
– Что ж, был рад по­бесе­довать. Ес­ли за­хоти­те про­дол­жить наш раз­го­вор, пред­ла­гаю сде­лать это в бо­лее удоб­ном мес­те. И… бу­ду приз­на­телен, ес­ли вы пре­дуп­ре­дите ме­ня о сво­ём ви­зите за­ранее.
Хакс раз­во­рачи­ва­ет­ся на каб­лу­ках и идёт к две­ри. Ши­рочен­ная, со­вер­шенно неп­ри­лич­ная улыб­ка ле­зет ему на ли­цо, ког­да он слы­шит за спи­ной не ме­нее хрип­лое:
– Пре­дуп­реждаю. Будь­те го­товы к про­дол­же­нию бе­седы в са­мое бли­жай­шее вре­мя.
В кон­це кон­цов, не так уж важ­но, что план «сде­лать раз­го­вор с Ре­ном пос­ледним» по­тер­пел сок­ру­шитель­ный про­вал. Глав­ное, что да­же этот про­вал в ито­ге уда­лось об­ра­тить се­бе на поль­зу. А это, сог­ла­ситесь, го­раз­до важ­нее.


"Contact binary" на Фикбуке

Обзорам

<a href="http://biblio-inkvi.diary.ru/p211602724.htm">Contact binary - кайлакс, слэш, PG-13</a>

@темы: Тем временем в Р`льехе, Содомское греховодье, ...и в повисшей тишине раздавался натужный скрип пера, Все по Станиславскому, Гиперкосмическая электроклизма (с), Kylux, Star Wars

---

О творческих планах

Итак, начался новый год, а это значит, что надо несколько определить круг своего дальнейшего писательства - хотя бы для себя.

Во-первых, конечно, я буду дописывать Созависимость - не знаю пока, правда, когда я к ней вернусь. Скажем так, в течение этого месяца, скорее всего. Ближе загадывать не буду, а то опять разочарую.

Во-вторых - короче, я тут внезапно новый оридж придумала - легкое фэнтези, тоже страничек на 50, поэтому сейчас, наверное, займусь им, тьфу-тьфу-тьфу

В-третьих... в третьих так - прозвучит, конечно, странно, но если кто-то вдруг хочет, чтобы именно я что-то написала, кидайте свои предложения, обязательно их рассмотрю.

@темы: Тем временем в Р`льехе

---

Шерлок 4х01

Если без спойлеров, то




А вообще сидел на последних минутах с лицом WAT. Я ожидал больше дарка, где мой дарк?

И да, если связь между ММ все же есть, я буду разочарован.

Но прическа у Джона - огонь. Сама бы телефон дала.

Боже, дай сил дожить до следующего воскресенья. ><

@темы: Люди такие люди, Тем временем в Р`льехе, Все по Станиславскому, Ни бъса не уразумехъ, Любо, погибель!, Светопреставление как предвестник Апокалипсиса, Отрада для глаз, Человекопреступления

---

Снова о фиках и стилистике

Внезапно вспомнила, что мой фик по мультику "Кураж - трусливый пес" тоже, как и последний по "Ловушке для кошек", написан в настоящем времени почти-от-первого лица.
Забавность в том, что тексты в подобном стиле получаются у меня короче, продуманнее, целостнее и вывереннее, поскольку я обдумываю в них если не каждое слово (а иногда и так, словарь синонимов открыт постоянно), то почти каждое предложение. Более того, мне легче так писать, да и погружение сильнее.
Вот только не знаю, как это воспринимают читатели - может, им больше нравится стандартное "третье лицо, прошедшее время", вот как сейчас.

@темы: Тем временем в Р`льехе, Вопросы жизни, Вселенной и всего такого

---

Чтобы в 2017 все получилось

Погадать
Другие тесты и гадания от Шувани


И, как подтверждение - год начинается с топа, уже хорошо. х)

@темы: (с)тыбзено, Сивiлла, Тем временем в Р`льехе

---

Терпкий виски, сладкий чай, части 10-11 - фик по "Ловушке для кошек"

Название: Терпкий виски, сладкий чай
Автор:  Кьяроскуро
Фандом: Ловушка для кошек
Основные персонажи: Джованни Гатто, Фриц Теофил, Шафранек
Пэйринг: Джованни Гатто/Фриц Теофил, ОЖП/Фриц Теофил, Фриц Теофил/Шафранек
Рейтинг: R
Жанры: Ангст, Повседневность, AU
Предупреждения: ОЖП, Элементы гета, Элементы слэша
Размер: планируется Миди, написано 52 страницы, 11 частей
Статус: закончен
Описание: За каждодневной суетой можно упустить из виду самое важное, даже если оно совсем рядом. Слепой не увидит слона, если только не протянет к нему руку. Или же если кто-нибудь не поможет ему прозреть.
Посвящение: Тем людям, которые вдохновили меня вернуться к тексту и поддерживали на всём протяжении работы над ним. Спасибо, ребята, вы чудо.
Публикация на других ресурсах: Со ссылкой мне и указанием авторства.

Части 1-5

Части 6-9

Часть 10

Не отталкивай меня
(Моя любовь жива),
Не оставляй меня умирать
(Ты выживешь).
Ты так крепко меня держишь
(Погаси свет).
Все это кажется слишком правильным.
Savage, «Only you»


Фриц работает, сидя за своим столом. Он пытается сосредоточиться, но с улицы доносится какой-то неумолчный, страшно раздражающий звон. Сперва Теофил игнорирует его, но от секунды к секунде звон становится только громче, и в итоге, не выдержав, он резко отдёргивает занавеску.
Внизу медленно тащится фигура, наглухо замотанная в серый балахон – так, что не разберёшь даже, мужчина это или женщина. Правой рукой она достаёт из холщовой сумки у себя на поясе белые бумажки и бросает их себе за спину, в левой зажат большой колокольчик, который и производит этот ужасный шум. Фриц кричит в окно, чтобы прекратили звенеть – раз, другой, третий, но его не слышат, его попросту игнорируют, и он высовывается наружу всё сильнее и сильнее, пока в какой-то момент его лапа не срывается с подоконника. Успев лишь коротко вскрикнуть, Теофил летит вниз… и, смачно поцеловавшись с полом собственной спальни, распахивает глаз.
Он ещё не осознаёт, где находится, но автопилот вновь на высоте, так что тело безо всякого участия головы поднимается на ноги и спешит к разрывающемуся от звонка телефону. По пути Фриц кое-как припоминает, что находится в своей квартире, замечает, что уже утро, осознаёт, как сильно отлежал себе левую руку, а также успевает задуматься над тем, куда пропали данные с жёсткого диска его мозга за прошлую ночь, но приходится прервать этот важный мыслительный процесс, поскольку трубка уже поднята.
– Теофил.
– Мистер Теофил, ну наконец-то. – Будто его ответ сдёрнул покрывало с птичьей клетки – собеседница, точно иная канарейка, расчирикивается незамедлительно, и Фриц больше по тону, нежели по голосу угадывает, что это очередная Гаттовская секретарша. – Мы никак не могли вам дозвониться, и мистер Гатто…
– Что, подошёл, наконец? – доносится рёв Джованни откуда-то издали, и Теофил, заранее болезненно сморщившись, слегка отводит трубку от уха. – А ну, дай его сюда! Какого чёрта ты не берёшь трубку?! Где тебя черти носили? Живо ноги в руки и сюда, у меня и без тебя полно дел!
Ещё паря в некотором отдалении от жёсткого пола реальности, Фриц мимоходом думает, что для симметрии Гатто нужно было сказать другую фразу в конце. Нечто вроде «Скажи этим чертям, чтобы тащили тебя сюда». Или – «Ты чертовски меня задерживаешь». Или –… одну секунду.
– Сюда?
– В офис свой, дубина! – разрывается от вопля трубка, и Фриц аккуратно отводит её ещё дальше от своего уха. – Полчаса, или я тебя самолично придушу!
Не глядя, Теофил зажимает переключатель и вслепую набирает номер шофёра.

Двадцатью двумя минутами позже двери лифта распахиваются перед Фрицем, гостеприимно приглашая его в родной офисный коридор. Ему невероятно повезло – вызов Гатто случился в то самое безлюдное время между двумя часами пик, когда основная масса народа уже разъехалась по офисам, но на ланч собраться ещё не успела. Относится это и к дорожной полиции, так что шофёр выжимает почти максимум, и у Теофила находится целых три минуты, чтобы собраться с духом в коридоре и нанести последние штрихи на маску безразлично-вежливой заинтересованности.
За время пути Фриц пытался, как мог, восстановить картину произошедшего, однако не сумел вспомнить даже, вызвал ли в прошлую ночь такси или же шёл пешком. Последней вспышкой был поцелуй, потом Теофил припомнил грохот захлопнувшейся за спиной двери, но за ним – чернота. Это не похоже на результат опьянения, это вообще ни на что не похоже, и Фриц уже думает было, а не навестить ли ему самому врача, но спохватывается и торопливо стучит в дверь. Времени на раздумья больше нет.
В кабинете ожидаемо присутствует Гатто. И – неожиданно – Шафранек. Фриц едва было не замирает на пороге при виде напряжённой спины отвернувшегося к окну секретаря, однако умудряется взять себя в руки и войти в кабинет.
– Мистер Гатто. – По обыкновению, почтительный кивок.
Белый кот косится на него, но ответом не удостаивает. Вместо этого он точно так же косится на Шафранека.
– Ну? Он здесь, я жду. Ты сказал, что имеешь доказательства его невиновности.
Пока Фриц ловит свою челюсть, Шафранек протягивает Гатто тонкую папку. Тот открывает её, быстро пролистывает. Чуть задержавшись глазами на последнем листе, медленно читает:
– Джуд Хеспес.
– Он подставил мистера Теофила, – механическим голосом поясняет Шафранек.
– Один?
– Нет. Ему помогала его невеста, Ирис.
Папка летит в угол, и бумаги огромными мотыльками разлетаются по всему кабинету.
– Ирис?!
– К сожалению, я не знаю её фамилии…
– Зато я знаю.
Оказывается, Гатто может обладать изрядной выдержкой – если хочет, конечно, – и не проходит и секунды, как из берсерка он становится невозмутимым воином, закованным в латы ледяного гнева. Ох, и не поздоровится кое-кому сегодня. Несмотря на всё произошедшее, Фриц не чувствует удовлетворения от восторжествовавшей справедливости, напротив – ему жаль девчонку и немного Джуда, хотя сообщать он об этом, конечно, не намерен. Возможно, виной тому не в последнюю очередь служит факт, что справедливость восторжествовала без его, Фрица, вмешательства.
– Мистер Гатто, – но просто так отпускать Джованни нельзя, и Теофил делает небольшой шаг ему навстречу, когда босс совершает движение в сторону двери.
– Забыли, Фриц, – бросает белый кот. – Послезавтра внеочередной Совет. Первый кандидат – ты. Наслаждайся.
И Гатто, не прощаясь, уходит, оставляя Теофила и его секретаря наедине друг с другом.

Не стоит и говорить, что у Фрица на языке вертится тысяча и один вопрос по поводу происходящего. Но Теофил не может заставить себя разжать зубы и выпустить слова на волю – ему кажется, что стоит ему только открыть рот, как они прорвутся стремительным потоком через рухнувшую плотину, выплеснутся наружу и затопят весь кабинет вместе с находящимися в нём людьми. Слишком много событий за столь короткий срок, слишком много того, что необходимо как следует обдумать, но времени для этого нет. Тишина жадно пожирает драгоценные секунды, пока Фриц тщетно старается выдавить из себя хоть какую-нибудь фразу, которая не прозвучала бы совсем по-идиотски. Но, как ни старается он завести барахлящий мозг, тот, словно иной своенравный автомобиль, решительно этому противится. А в тот момент, когда Шафранек медленно начинает оборачиваться, глохнет окончательно, и в итоге с губ Фрица срывается насквозь нелепое:
– Как насчёт кофе? – И тут же, почти без перехода. – Мне кажется, нам стоит обсудить всё… произошедшее, не так ли?
Это похоже на заполошные взмахи руками потерявшего равновесие человека – они не имеют ровно никакого смысла, кроме как создать иллюзию надежды на то, что падение вопреки закону гравитации удастся каким-то образом остановить. Однако это неожиданно срабатывает.
– Как вам будет угодно, – выдыхает секретарь, глядя в пространство.
Его морда удивительно безмятежна для кота в подобной ситуации, но Фриц сейчас может лишь походя отметить данный факт, слишком занятый внезапной результативностью своих слов. Он молча кивает на дверь и выходит следом за Шафранеком, а когда лифт доезжает до первого этажа, и они покидают здание компании, точно так же кивает на заднюю дверь подъехавшего автомобиля. Садится рядом, вглядывается внимательнее – и точно куском льда проводит вдоль его позвоночника. Безмятежность? Ха! Безмятежность покойника, улёгшегося в гроб.
На автомате Теофил сообщает шофёру адрес, и лишь несколькими секундами позже понимает, что назвал адрес своего дома, а вовсе не того кафе, куда хотел наведаться изначально – там подавали отменный кофе по-восточному и, кроме того, даже во время ланча можно было с лёгкостью найти свободный столик. Спохватывается было, но после оставляет всё, как есть – везти живого мертвеца даже в относительно людное место определённо не лучшая идея, да и вопросы, что необходимо обсудить, лучше оградить от чужих ушей.
Оправдания эти, конечно, условны и весьма сомнительны, но они позволяют Фрицу переключиться на более важные вопросы, а именно – касающиеся его самого, Шафранека, а также их вконец запутавшихся отношений. Вернувшись мыслями к секретарю, Теофил косится на него, сидящего рядом. Тот по-прежнему глядит в пустоту, а голова его на тонкой шее рвано покачивается в такт автомобилю – как у тех игрушек-трясучек, столь любимых водителями. Не совладав с искушением, Фриц протягивает лапу и кончиками пальцев дотрагивается до подбородка секретаря. Быстрый взгляд из-за очков – будто рвётся на миг мутная плёнка, и сквозь неё прыгают на лицо Теофила солнечные зайчики, но стоит только убрать руку, как они тут же меркнут и испуганно прячутся за стремительно опущенными веками. Фриц отворачивается к окну, едва скрывая поспешность. В наэлектризованном до предела воздухе салона бессильно повисает чей-то робкий вздох – не то Шафранека, не то его самого, а не то и вовсе шофёра, ставшего невольным зрителем этой сцены.
Весь оставшийся путь проходит в гробовом молчании. Теофил рассчитывал, что сумеет поразмыслить над ситуацией, однако на деле лишь бессмысленно скользит взглядом по проносящемуся мимо городскому пейзажу. И потому к тому моменту, как автомобиль замирает перед подъездом многоквартирного дома, у него как не было плана действий, так и нет, за исключением единственного оставшегося варианта действовать по обстоятельствам.
– Надеюсь, ты ничего не имеешь против визита ко мне домой? – вскользь интересуется Фриц у секретаря, когда тот вслед за ним вылезает из салона.
В ответ – единственный быстрый взгляд на дом и едва слышное:
– Ну что вы.
Это не самая лучшая реакция, но в их ситуации приходится довольствоваться и этим. Фриц заставляет себя разгладить нахмуренные брови и ведёт Шафранека к подъезду. Он выходил из передряг и посерьёзнее – так неужели не справится теперь со своим маленьким секретарём?..
Сутулая спина последнего, маячащая впереди, заставляет сильно в этом усомниться.

Часть 11

Я теряю от тебя разум,
А ты словно этого не замечаешь.
Я уже ничего не соображаю,
Ты – небесное создание,
А я – твой раб.
E-Type, «Princess of Egypt»


Шафранек заходит в квартиру Фрица как иной ценитель искусства – в музей: медленно, не глядя себе под ноги, жадно оглядывая каждый сантиметр пространства, – и замирает, переступив порог, не решаясь пройти дальше. Теофил запирает дверь и вновь берет инициативу в свои руки – отводит секретаря на кухню, после чего снимает пиджак, закатывает рукава рубашки и тянется за джезвой. В конце концов, он обещал кофе или нет?
Готовит Фриц посредственно – съедобно и сойдёт, и предпочитает перепоручать это дело горничной, приходящей дважды в неделю, или же посещает рестораны, когда нет никаких срочных дел. Но кофе… учитывая, что время от времени счёт ему идет не на чашки, а на литры, было бы просто глупо не научиться варить как следует.
Теофил прокаливает джезву, кладёт в неё две ложки кофе, столько же сахара, заливает холодной водой. Сам он предпочитает покрепче и погорчее, три ложки кофе на одну сахара, но ему приходит в голову, что для Шафранека это может оказаться чересчур. То, что для Шафранека может оказаться чересчур всё то, что случилось за эту неделю, и лишняя ложка кофе ситуацию вряд ли усугубит, как-то проскальзывает мимо его разумения.
Фриц медленно помешивает ложечкой содержимое джезвы, и мысли его так же медленно прокручиваются в голове. Точно вчерашний – неужели это было только вчера? – вечер отразили в кривом зеркале, вывернув наизнанку все составляющие, перепутав их местами, превратив в нечто прямо противоположное. Милостиво оставили лишь место действия – кухню, да и ту исказили до неузнаваемости. Теофил давит вздох и косится на Шафранека. Тот сидит, как его посадили – неподвижно, склонив голову и зажав ладони в коленях, и теперь он, а не Фриц, кажется единственным чуждым элементом окружающей обстановки.
Будь Теофил чуть более жестоким, он испытал бы в этот момент мстительное удовлетворение. Однако всё, чего ему хочется сейчас – сделать так, чтобы это ощущение пропало.
Разлив закипевший кофе – его как раз хватило на две небольшие чашки, – Фриц пододвигает одну к Шафранеку и усаживается напротив. Следит за тем, как секретарь длинным жестом поднимает ладони и обхватывает ими чашку. Спрашивает, пользуясь паузой:
– Почему ты не сказал мне, что тоже ищешь виновных в произошедшем?
Конечно, лучше было бы сперва задать вопрос о том, как Хеспесу удалось подобное провернуть, или поинтересоваться ролью Ирис, однако, справедливо полагая, что времени на это ещё хватит, Теофил начинает допрос с более личного момента. По этой причине – а также для того, чтобы вывести Шафранека из состояния ледяного ступора, на что смотреть уже едва ли не физически больно. Но секретарь равнодушно отзывается без тени эмоций в голосе:
– Произошедшее случилось по моей вине, и я должен был исправить свою ошибку самостоятельно.
– По твоей? – подаётся вперёд Фриц. Это определённо не тот ответ, что он ожидал услышать. – Но ты же не работал на Джуда. Или…
Внезапная мысль бьёт кнутом по натянутым нервам. Ведь он же начинал работать именно под началом Хеспеса. Шафранек перешёл в его отдел после получения туманного письма, не зная ни нюансов работы, ни объёма зарплаты, и Теофила точно молния пронзает – а не было ли это одним из планов Джуда? Что ему, мастеру манипуляций, стоило перехватить письмо и воспользоваться ситуацией – сделать Шафранека эдаким «спящим агентом», чтобы однажды, в нужный момент… У Фрица темнеет в глазах. Шесть лет, шесть лет бок о бок с…
– По моей оплошности у мистера Хеспеса оказались документы с номерами ваших личных счетов. Я счёл своим долгом исправить последствия этого, пока место вашего личного секретаря ещё числилось за мной.
Теофил залпом выпивает кофе, не чувствуя ни вкуса, ни температуры.
– И что же эта была за оплошность, позволь спросить?
– Я самовольно покинул свое место в рабочее время, оставив документы на столе, чем смогла воспользоваться посещавшая вас Ирис.
По сравнению с той теорией заговора, что за минуту успела родиться у Фрица в голове, правда выглядит настолько смехотворно, что Теофил едва успевает подавить вырвавшийся было наружу истерический хохот и быстро втягивает воздух носом, чтобы успокоиться. Однако кто сказал, что истина не бывает абсурдной? Бывает, и ещё как.
– Но как она связана с Хеспесом?
– Ирис – его невеста… точнее, стала ей после того, как мистер Гатто выставил кандидатуру мистера Хеспеса на должность директора нового филиала. До того она несколько лет подряд отвергала его ухаживания.
– Откуда тебе это известно?
– У меня остались кое-какие связи с прошлого места.
Тугие кольца сумасшедшего напряжения прошлой недели медленно, но неуклонно начинают разжиматься, отпуская Фрица из своей хватки, унося с собой осточертевшие уже мысли, идеи, домыслы, освобождая, наконец, его бедную голову от своей многотонной тяжести. Впрочем, на их место тут же приходят другие – в первую очередь Теофилу, разумеется, не терпится узнать все оставшиеся подробности случившегося, но теперь, когда дамоклов меч над его головой исчез, Фрицу необходимо решить другую проблему, а именно – постараться выяснить, что всё-таки происходит с его секретарём, чей тон и поза не изменились ни на йоту с начала их разговора. И поскольку, как уже выяснилось, вопросы, даже окололичного характера, никакой ощутимой реакции не вызывают, необходимо придумать нечто другое.
Фриц спонтанно вспоминает единственную живую реакцию Шафранека за сегодняшний день, и в голову ему приходит потрясающая в своей провокационности мысль. Не давая себе времени передумать, он в упор глядит на секретаря и негромко приказывает:
– Подойди.
Сходство с роботом становится всё сильнее: не задав ни единого вопроса, секретарь ставит нетронутый кофе на стол, поднимается и выполняет приказ, замерев в паре десятков сантиметров от начальника. Теофил чуть медлит, прежде чем продолжить:
– Ближе.
Шаг вперёд. Колени Шафранека едва не касаются чуть разведённых колен Фрица, но глаза всё так же опущены в пол, и ни одной эмоции нельзя прочитать на морде. Теофил похлопал бы подобной выдержке в любой другой ситуации, но сейчас перед ним иная задача.
– Ближе.
Ещё один шаг, но гораздо медленнее, неувереннее. Будто впавший в анабиоз мозг наконец-то начинает просыпаться и в панике сигнализировать телу, действующему на автомате – стой, замри, остановись! Шафранек ещё клонится к Фрицу, когда по его усам проходит дрожь, а глаза распахиваются в мгновенном осознании, но тут Теофил окончательно берёт инициативу в свои руки и, подхватив его правой ладонью за основание шеи, возвращает вчерашний вырванный поцелуй.
Он хочет смотреть, как изменится выражение лица Шафранека, но глаза последнего вспыхивают адским пламенем, и Фриц невольно зажмуривается, боясь одного – как бы не подпалиться самому, как бы не сгореть дотла. Его губы – сухие и тонкие, так непохожие на губы девушек, коих Теофил за свою жизнь перецеловал достаточно, на губы Гатто, на губы кого бы то ни было другого, совсем не мягкие, совершенно не поцелуйные, однако они столь восхитительно-покорно ведутся на малейшее его движение, столь послушно распахиваются, стоит лишь мазнуть по ним языком, что Теофил сам не замечает, как подаётся ближе, стремясь продлить поцелуй, насколько это возможно. Он отстраняется лишь в тот момент, когда Шафранек издаёт едва слышный стон, который отзывается у Фрица не оставляющим сомнений жаром в низу живота, и заставляет себя открыть глаз.
Хорошая новость – замороженная бесстрастность наконец-то слетела с морды секретаря, сгорела в том самом пламени его эмоций, но – новость плохая – без неё Шафранек выглядит откровенно нездоровым. Его морда совсем близко, и Фрицу удаётся разглядеть и покрасневшие белки глаз, и сухой нос, и потускневшую шерсть на ввалившихся щеках. Слегка прищурившись, он интересуется:
– Сколько дней ты уже не спал?
– Н-не знаю, – мнётся тот, не переставая облизывать губы, точно пытается продлить ощущение от поцелуя как можно дольше. – Пару дней, может… чуть больше.
Мягко отстранив Шафранека, Фриц проходит в комнату, вытаскивает из шкафа подушку и одеяло и кивает на стоящий у стены диван поспешившему за ним секретарю.
– Вот что, – говорит Теофил не столько для него, сколько для самого себя. – Мы продолжим наш разговор позже, когда ты придёшь в адекватное состояние. Если нужно, ванная – дальше по коридору.
Он суёт постельные принадлежности в руки Шафранека и уже было уходит, но, обернувшись на пороге, возвращается быстрым шагом и смазано целует секретаря в уголок губ. Как и его последняя фраза, это сделано Фрицем в большей степени для самого себя – ещё раз убедиться, ещё раз подтвердить свои выводы. Секретарь охотно вскидывает голову, кажется, даже на цыпочки привстаёт…

Теофил запирается на кухне, чтобы не сделать ничего того, о чём потом будет сожалеть. Или хотя бы для того, чтобы не сделать нечто подобное раньше времени.
Он варит себе ещё кофе, достаёт из ящика стола спички и сунутую туда же невесть зачем пачку сигарет, и хотя курить их на порядок менее приятно, нежели сигары, сейчас они приходятся как нельзя кстати. Затушивая о дно пепельницы одну и закуривая другую, можно сделать небольшую паузу, в то время как мысли перескочат на новый круг и не станут наваливаться всем скопом. А подумать есть о чём, и подумать крепко.
Очевидно, что после всего случившегося выгонять секретаря никак нельзя. И дело не только в том, что пока начальник считал его предателем, он выбивался из сил, чтобы этого самого начальника вытащить из неприятностей, будучи притом почти уже изгнанным с работы – хотя подобная преданность, безусловно, дорогого стоит. И даже не в том, что, вопреки его же собственным словам, в Шафранеке определённо есть потенциал, и потеря его однозначно будет есть Фрица до конца жизни. Докурив пачку до конца, Теофил понимает – дело вообще не в Шафранеке. Дело в нём самом. Он попросту не хочет отпускать от себя своего секретаря.
Несколько минут кряду восхищение собственным чудовищным эгоизмом перекрывает все прочие мысли, и Фриц слепо глядит в окно, не замечая уличного фонаря напротив, заливающего кухню бело-голубым светом. Он что тебе, домашний питомец на цепи? Воображение немедленно рисует Шафранека в ошейнике, и Теофил в изнеможении обхватывает голову руками. Дожили. Докатились.
Но образ не желает уходить, более того – развивается, ширится, рисует рядом самого Фрица… Вот только он не держит в лапах конец цепи, поскольку тот – на его собственной шее, давит не меньше, а то и сильнее, чем на шею секретаря. Теофил торопливо моргает. А после вскакивает со стула и идёт в комнату, где спит Шафранек.
Шторы не завешены, и пресловутый фонарь бесстыдно освещает диван с раскинувшимся на нём в позе упавшего с крыши самоубийцы секретарём. Одеяло сбилось куда-то набок, так что Фриц видит и беспомощно приоткрытый рот, будто Шафранек заснул, когда пытался что-то кому-то сказать, и полукружья рёбер, обтянутые перекрутившейся рубашкой, и острую тазовую косточку, выступающую из-под плотной ткани брюк, видит раскинутые руки, видит всего его целиком – открывшегося, послушного, доступного. Внутренности скручивает в тугой ком, и Фриц стремительно выходит прочь. Однажды он сумел совладать с собой, уйти, отвергнуть – но сделать подобное второй раз?..

Отойдя от комнаты как можно дальше – насколько хватает длины телефонного провода, – Теофил набирает номер Гатто, мысленно прося, чтобы тот уже вернулся к себе в особняк. И не бросил трубку сразу после того, как узнает звонившего.
Ему снова везёт. Когда Джованни передают трубку, тот почти мурлычет:
– Вспомнишь солнце – вот и лучик. Буквально только что думал о тебе, Фриц. Признайся, ты всё-таки читаешь мысли.
Теофил кое-как выдавливает из горла жиденький смешок.
– Мистер Гатто, я хотел бы кое-что у вас попросить…
– После всего, что случилось? После всего, что я тебе и так пообещал? – мрачнеет Джованни, и Фриц торопливо добавляет:
– Уверяю вас, это сущая мелочь.
– Мелочь?
– Да. Мистер Гатто, я… – автомобиль вновь оказывается над бездной, но на сей раз водитель вместо того, чтобы снова вывернуть руль, бьёт ногой по педали газа. – Я вынужден отказаться от предложенного вами поста директора покийского филиала.
– Вот как? – скучным тоном переспрашивает Гатто. – Ну, как знаешь, уговаривать не буду. Только вот не придётся ли тебе уговаривать меня обратно?
– Не придётся, – теперь-то уж точно. – Благодарю.
– Было бы за что, – фыркает босс, а когда Теофил уже хочет повесить трубку, интересуется. – К слову, не хочешь ли поговорить с Джудом? Или Ирис? Я решил лично спросить у них, что произошло… ужасно интересные истории рассказывают, ну чисто сказки Шехерезады.
– Нет, – резко выдыхает Теофил. – Нет, спасибо. Доброй ночи.
И поспешно вешает трубку, прежде чем Гатто успевает предложить что-то ещё. Так он и стоит в коридоре, прижимая телефон к себе одной лапой и силясь осознать, насколько безумную глупость сотворил, пока на пол не падает голубоватая полоска света. Мягко ступая, из комнаты выходит секретарь – озарённый уличным фонарём, он кажется совсем бесплотным, призраком, так что Фриц совершенно не удивляется тому, что подушечки его лап холодны, как снег. Пытливо вглядываясь в лицо начальника, секретарь аккуратно забирает у него телефон.
– Почему? – спрашивает он точно так же, как сам Теофил спрашивал его самого.
И Теофил точно так же, как Шафранек, пожимает одним плечом, не сомневаясь, что на морде его написан ответ, причём огромными буквами.
– Я подумал, что не хочу переезжать в Покио. Смена дома, смена климата…
Окончание фразы тонет в поцелуе. Упустив на мгновение инициативу, Фриц торопится забрать её, обхватывает Шафранека поперёк спины, ведёт ладонью по удачно подставленной шее – и вот уже секретарь вновь послушно подставляется под ласку, жадно желая получить её всю. Когда они отстраняются друг от друга, Шафранек быстро выпаливает, словно боясь передумать:
– Вы это… зря вы это сделали. У вас могла бы быть карьера…
– Меня вполне устраивает моё нынешнее место, – спокойно отзывается Фриц, ленивым, собственническим жестом поглаживая мягкую шерсть на чужом подбородке. – Кроме того, я не готов расстаться с некоторыми дорогими для меня персонами.
Молча млеющий до того Шафранек резко распахивает глаза и с силой вцепляется в предплечья Фрица. С дрожью говорит:
– Я не смогу… – голос срывается на шёпот – Теофил более чем уверен, что, стой они не в тёмном коридоре, а, положим, в его кабинете, Шафранек откусил бы себе язык, чем сказал нечто подобное. – Я не смогу дать вам больше… чем имею…
Последние сомнения в принятом решении растворяются, как аспирин, в свистящем шёпоте секретаря. Водитель выпускает из сведённых судорогой ладоней ставший бесполезным руль и убирает ноги с педалей. Теперь итог очевиден, его падение неизбежно, и одному богу известно, насколько болезненным оно будет – однако кто сказал, что до тех пор нельзя наслаждаться полётом?
Фриц криво ухмыляется и тянет тем голосом, каким обычно говорят коты в мышиных пропагандистских фильмах:
– Ну что ты, Шафранек. Меня вполне устраивает то, что у тебя есть.

"Терпкий виски, сладкий чай" на Фикбуке

@темы: Движущиеся картинки, Тем временем в Р`льехе, Содомское греховодье, ...и в повисшей тишине раздавался натужный скрип пера

---

Терпкий виски, сладкий чай, части 6-9 - фик по "Ловушке для кошек"

Название: Терпкий виски, сладкий чай
Автор:  Кьяроскуро
Фандом: Ловушка для кошек
Основные персонажи: Джованни Гатто, Фриц Теофил, Шафранек
Пэйринг: Джованни Гатто/Фриц Теофил, ОЖП/Фриц Теофил, Фриц Теофил/Шафранек
Рейтинг: R
Жанры: Ангст, Повседневность, AU
Предупреждения: ОЖП, Элементы гета, Элементы слэша
Размер: планируется Миди, написано 52 страницы, 11 частей
Статус: закончен
Описание: За каждодневной суетой можно упустить из виду самое важное, даже если оно совсем рядом. Слепой не увидит слона, если только не протянет к нему руку. Или же если кто-нибудь не поможет ему прозреть.
Посвящение: Тем людям, которые вдохновили меня вернуться к тексту и поддерживали на всём протяжении работы над ним. Спасибо, ребята, вы чудо.
Публикация на других ресурсах: Со ссылкой мне и указанием авторства.

Части 1-5

Часть 6

Ты овладеваешь мной, берешь меня под контроль,
Ты заставил меня жить лишь ради ночи,
История завершится прежде, чем наступит утро.
Ты овладеваешь мной, берешь меня под контроль.
Laura Branigan, «Self Control»


Следующие два дня Фриц безвылазно сидит в своей квартире. Он пьёт литрами крепкий кофе, периодически добавляя в него виски, почти беспрерывно курит и – работает, лишь изредка делая вынужденные паузы в те моменты, когда буквы превращаются в непоседливых муравьёв, расползающихся в стороны от пристального взгляда. В такие моменты он закрывает уставший глаз и откидывается на жёсткую спинку стула, в то время как мысли его выхватывают рупор и начинают надсадно в него орать, отчего у Теофила неиллюзорно звенит в ушах.
Ощущения, что он испытывает, схожи с жестоким похмельем – снова это сравнение, никакой фантазии, – как будто бы в тот пятничный вечер он действительно перебрал «Уайт Трэш». В подвздошье – концентрированная досада, затягивающая, точно пресловутая чёрная дыра, его мысли, внутренности, кости, кожу, всего Фрица целиком внутрь себя. Может быть, немалую долю в подобные ощущения вносит ещё и голод – определённо, диета «кофе, виски и гора работы» является наилучшей в плане эффективности, однако затягивать с ней точно не стоит, – но Теофил не чувствует обычного в таких случаях желудочного спазма и даже не рассматривает подобной мысли.
В основном потому, что для чего-то подобного в его голове сейчас слишком мало места.
Двусторонняя досада, на себя и Шафранека, заставляет Фрица вспоминать, буквально по крупице восстанавливать всю историю их отношений, тщетно разыскивая конкретный момент, когда всё пошло не так. Наверное, с самого первого дня, когда Теофил предложил палевому коту место в своём отделе.
Нет, это вовсе не было сиюминутным порывом, но, – по крайней мере, так казалось на тот момент, – здравым и продуманным решением. Тогда, шесть лет назад, когда Фриц три года как руководил одним из отделов компании, и успел досыта наесться вопиющей некомпетентностью своих подчинённых, большую часть из которых уволить было невозможно из-за их высоких покровителей, он по какому-то вопросу навестил Джуда Хеспеса, ныне директора одного из филиалов синдиката, а тогда – всего лишь такого же, как сам Фриц, начальника отдела. Хеспес вынудил его ждать, и пока Теофил скучал в кресле рядом с запертой дверью, ему представился отличный случай понаблюдать за работой чужих сотрудников.
Однако это занятие быстро надоело – они вели себя ровно так же, как и его собственные подчинённые: понижая голос до шёпота, обсуждали последний просмотренный в кинотеатре фильм, лениво пили кофе, кто-то, прикрывая рот лапой, общался по рабочему телефону о личном, немногочисленные девушки, сбившись в стайку, бойко чирикали о новой парикмахерской на углу, параллельно подравнивая коготки. За всей этой офисной рутиной заметить Шафранека стоило изрядной наблюдательности: он сидел, скрючившись, за кипами бумаги в самом углу, и единственный из всех производил впечатление того, кто действительно что-то делает.
Конечно, могло случиться и так, что и палевый-ещё-не-секретарь занимался за бумажными горами неким сугубо личным делом – читал книгу, к примеру, или разгадывал в газете кроссворд. Однако последовавшая далее сцена убедила Фрица в обратном. К Шафранеку подошёл договоривший по телефону кот и достаточно громко поинтересовался:
– Ну, как там акты на передачу? Ты уже зарегистрировал их?
– Сначала надо кое-что проверить.
Теофилу пришлось сильно напрячь слух, чтобы разобрать бормотание своего будущего секретаря. А тот продолжал говорить, не поднимая глаз:
– Там я заметил несколько ошибок, и надо их исправить, прежде чем регистрировать акты в книге.
– Ну так исправь, – хмыкнул кот, точно речь шла о чём-то, совершенно не стоящим внимания.
– Но ведь это твои акты.
Наконец Шафранек соизволил поднять голову и поглядеть на собеседника. В глаза Фрицу бросилась типичная морда недавнего зубрилы – ввалившиеся щёки, усталые глаза за линзами очков, жидкие волосы, уложенные на прямой пробор. Картина маслом: ботаник офисный, обыкновенный.
Пока Теофил занимался классифицированием чужих работников, телефонный болтун пожал плечами.
– Но я попросил заняться этим тебя, и ты согласился. Ну так сделай всё, как надо, чего тебе стоит-то? Кстати, я ещё через час кое-что тебе донесу. Справишься? А то у меня сегодня встреча с друзьями, не хочу опаздывать.
Фрицу даже в голову не могло прийти, что на подобную «просьбу» можно ответить согласием. Однако Шафранек лишь склонил голову… кажется, именно в этот момент, увидев жест подобной необъяснимой, но чарующей покорности, Фриц определился в своих дальнейших действиях.
– Хорошо. Я постараюсь всё сделать.
– Вот и спасибочки.
Улыбаясь, точно нализавшись сметаны, болтун ушёл. А Теофил поднялся с кресла и приблизился к вновь зарывшемуся в бумаги палевому коту.
– На Вашем месте я бы послал его на все четыре стороны, – сообщил он Шафранеку будничным тоном.
Тот, вздрогнув, быстро поднял голову. На миг морда его отразила ужасное смятение, а зрачки лихорадочно метнулись из стороны в сторону, тщетно ища выход из тюремных камер его глаз. Однако ему удалось совладать с собой, и, снова уткнувшись в бумаги, Шафранек медленно отозвался:
– Он мой коллега. А коллегам нужно помогать друг другу.
«А Вам коллеги часто помогают?». «Помогать, но не брать же на себя их работу». «И Вас устраивает подобное положение?».
– И Вы всё успеваете?
– Простите?
– Вы успеваете делать и свои собственные дела, и дела коллег?
Быстрый прямой взгляд. И скромное:
– Конечно.
Через десять минут, сидя с Джудом один на один, Фриц, после обсуждения основных вопросов, вскользь поинтересовался заваленным работой сотрудником. Хеспес немедленно нахмурился, а после понёс что-то вроде «ну да, вечно сидит с работой, едва успевает справляться с делами, всё хочу его выгнать, но жалко». «Ага, – тут же смекнул Теофил, – самый ценный кадр отдела». Поблагодарив собеседника, он, не оборачиваясь, покинул его офис. А на следующий день попросил своего тогдашнего секретаря – секретаршу, если быть точным, – отнести Шафранеку конверт. В нём лежало письмо примерно следующего содержания – я, такой-то и такой-то, предлагаю Вам освободившееся место моего личного секретаря. Ни графика работы, ни величины зарплаты, ни даже сроков в письме указано не было: Теофил решил поглядеть, какие шаги предпримет Шафранек.
Тот поступил кардинально. Назавтра Фриц застал его с утра пораньше возле своего кабинета. На вопрос «Что Вы тут делаете?» последовало лаконичное «Я согласен на Ваше предложение и готов приступить к работе сегодня же». Теофил был впечатлён, и место перешло к Шафранеку.
Впоследствии Фриц не раз и не два похвалил себя за верное решение, поскольку практически сразу после смены секретаря смог заниматься гораздо более разнообразными и амбициозными проектами, передавая менее значимое Шафранеку, а также постепенно возлагая на него всевозможную материальную часть. Это позволило отделу резко увеличить производительность, что не могло не уйти от взора Гатто, так что тремя годами позже Теофил уже обсиживал свой кабинет директора компании, а Шафранек – новое место в качестве того же личного секретаря, только теперь – личного секретаря директора, что звучало в разы лучше.
Разумеется, не всё было радужно и далеко не всё получалось с первой попытки. Шафранек, конечно, был существом исполнительным и ответственным, однако ему отчаянно не хватало опыта и мастерства в некоторых вопросах, но Фриц готов был его этому обучать. Конечно, методы, которые он использовал, были не всегда этичны, однако Теофил искренне считал, что приносят они гораздо более быстрый и действенный результат, нежели нудные выговоры или лишение премий. И, разумеется, ему и в голову не могло прийти, что Шафранек может воспринимать это в личном ключе, тогда как Фриц был уверен, что от «А» до «Я» остаётся в рамках сугубо деловых отношений.
Говоря о последнем, Теофил в принципе старался придерживаться доктрины «работа – отдельно, личная жизнь – отдельно». К сожалению, порой она нарушалась, причём в основном сверху, со стороны Гатто, который то приглашал Фрица на совместный поход к мадам Линде, а то, как в нынешний четверг, и к себе в особняк. Однако тут Фриц был котом подневольным – Джованни босс, а, значит, ему не перечат. Но там, где воля Теофила была главенствующей – в основном, в его отношениях с подчинёнными, – там он старался как можно сильнее абстрагироваться от личной сферы персонала, искренне гордясь тем, что не знает, у кого сколько детей или какой по счёту брак. К несчастью, иногда подобные вопросы вторгались, против воли, в круг интересов Фрица. И по праву наиболее запоминающимся был случай с женой Шафранека.
Теофил знал, что секретарь женат – узнал случайно, когда заглядывал в личное дело при оформлении на него документов, – однако в глаза его супругу не видел. И поэтому, когда они встретились на вечере, куда кроме членов Совета директоров были приглашены также некоторые сотрудники синдиката с жёнами и спутницами, Фриц сперва принял её за типичную даму полусвета. Однако было в ней что-то, затронувшее одну из струн его души, что-то наивное и по-детски трогательное… короче говоря, с того вечера они ушли вместе, завершив знакомство лишь на следующее утро. В буквальном смысле завершив – они расстались по обоюдному согласию, и Теофил бы вспоминал её не чаще всех прочих своих женщин, если бы, не поинтересовавшись у Шафранека некоторое время спустя её здоровьем, – чёрт знает, зачем, не иначе как надо было срочно закрывать месячный недобор по идиотским поступкам, – не услышал равнодушное:
– Сэр, она уже месяц живёт у Вас.
Тогда, если память не изменяла Теофилу, он обратил больше внимания на смысл слов секретаря, нежели на его тон, причём совершенно оправданно – у него на тот момент уже неделю как никого не было. Перепроверив данные, Фриц выяснил три вещи: во-первых, женой Шафранека была та самая «дама полусвета», во-вторых, она уже две недели жила с новым любовником, неким оперным певцом, похожим на Гатто как брат-близнец, а в-третьих, весь прошлый месяц морочила рогатому мужу голову, утверждая, что живёт с его начальником – не иначе как боялась расправы. Впрочем, расправа от Шафранека? Разве что в параллельной вселенной. Однако, как бы то ни было, после прояснения данного вопроса Теофил снова вернулся к политике закрывания глаз на личные дела подчинённых и более не поднимал этой темы. Как, впрочем, и сам Шафранек, никак не прокомментировавший полученную на следующий день информацию о реальном местонахождении своей неблаговерной.
Сейчас, восстанавливая события с конца и уделяя порой больше внимания нюансам и акцентам, нежели очевидным смыслам, Фриц понимает, что реакция Шафранека тогда была крайне странной, даже для того, кто совершенно в курсе измен своей жены. Возможно, основываясь лишь на этом эпизоде, можно было бы сделать вывод о том, что Шафранек сам по себе крайне скуп на проявление эмоций, как минимум перед начальством, однако горячечный пятничный монолог в прах разносил эту теорию. Да и не был Шафранек, при всей свой сдержанности, замороженной ледышкой. Тогда почему подобное равнодушие в столь личном вопросе?
Впрочем, эта лишь одна из странностей, в копилку к фанатичному упорству представлять следы от рук шефа за последствия собственной неловкости. Последнее всплывает в мыслях Фрица исподволь, неожиданно, но по телу от ушей до кончика хвоста прокатывается волна знакомого уже раздражения на вещи, которые выходят из-под его контроля. Оно будто бы электризует его шерсть, вызывая целый спектр разнообразных, но неприятных ощущений, и Теофил открывает глаз с твёрдым намерением остановить круговерть мыслей хотя бы на полчаса. Для этого он заваривает себе ещё кофе, ради разнообразия щедро добавляет в него сливки и включает радио, которое неожиданно начинает говорить знакомым голосом безымянного детского психолога:
– …Вы знаете, у мазохиста ведь есть своя гордость. Никому не в силах обвинить его в недостаточной степени подчинения. Никто, как мазохист, не может подчиняться лучше и быстрее, никто не может прийти в состояние полной и глубокой деградации более изящно, изощренно и выдержанно…
– Складывается впечатление, что Вы восторгаетесь мазохистами, доктор.
Истекающий ехидством голос Милиска. Кажется, он всё же решил развить тему, которую столь торопливо оборвал в прошлой передаче.
– Я долго изучал данный вопрос, – невозмутимо отзывается тот. – До того, как заинтересовался детской психологией. Впрочем, эти две темы крепко связаны – мазохизм зачастую идёт из юношеского или даже младенческого возраста.
– Но не всегда?
– Не всегда, однако случаи обратного крайне редки. В жизни пациента должно случится нечто экстраординарное, нечто такое, что изменит всю его картину мира, заставит отречься от нормального человеческого эгоизма и, тем самым, от самого себя…
– Например?
Короткая пауза, насквозь отдающая театральностью. И – очевиднейший ответ:
– Любовь. Если она достигает той редкой области, где не является одержимой, в таком случае в ней зарождается сильная мазохистская составляющая. Она стремится быть послушной, подчиниться, сложить свою гордость и силу к ногам другого. Она жаждет лишь одного: передать всю себя воле избранника.
– Доктор, да Вам бы книги писать…
Милиска прерывает телефонная трель. Не без сожаления выключив радио, Фриц берет трубку. На том конце провода щебечет птичий голосок: секретарша Гатто сообщает, что Совет состоится во вторник в головном офисе, ровно в полдень. Добавив под конец загадочное и несколько тревожное «Мистер Гатто настоятельно просит Вас не опаздывать», она вешает трубку, не дождавшись ответа.
А Фриц, скользнув взглядом по часам и подсчитав, что времени осталось не просто мало, а дьявольски мало, вновь возвращается к работе, задвинув мысли о Шафранеке на задворки сознания.

Пояснение к части 6

Речь психолога во многом взята из книги Л. Коути "Мазохизм. Юнгианский взгляд".

Часть 7

Кричи,
Кричи,
Кричи как можно громче!
<…>
Если бы я мог,
Я бы с удовольствием разбил тебе сердце.
Tears for Fears, «Shout»


Без пяти двенадцать в оговоренный вторник Фриц заходит в зал совещаний. Девять десятых Совета уже на месте – сбившись в кучки, беседуют о своём. Кивнув тем, кто поворачивает к двери голову, Теофил занимает одно из свободных мест и оглядывается уже более внимательно. Делает он это исключительно для проформы: ни одного нового лица, все сплошь старые знакомцы. Однако это не значит, что стоит расслабляться – наоборот, с этими кадрами необходимо держать ухо востро. Твёрдо помня это, Фриц оскаливается в вежливой улыбке, когда один из присутствующих начинает движение в его сторону.
– Фриц, дружище, – показная улыбка, почти полностью отзеркаливающая его собственную. – Давно не виделись. Как жена, как дети?
– Доброе утро, Джуд. Неужели мы так долго не виделись, и ты забыл, что я живу один?
Знакомьтесь, помянутый не так давно Джуд Хеспес, ходячий мальчик-обаяшка и по совместительству первейший соперник Фрица – не в последнюю очередь потому, что офисы их находятся в одном городе. Типичный представитель золотой молодёжи, он успел в нужное время удержаться на месте – по большей части, за счет своих неисчерпаемых амбиций, и теперь, по его собственному выражению, «пожинал плоды трудов своих». Конечно, если под «трудами» понимать виртуозное искусство шантажа, притворства и лжи…
– О, и правда! Как я мог… Впрочем, после того невероятного события, что случилось в моей жизни… – долгая пауза, буквально кричащая «Ну же, спроси меня, спроси!».
– События? – даже не думай закатывать глаза, даже не смей!..
– Через неделю я торжественно покидаю наш клуб холостяков.
Данная фраза заставляет Фрица внимательнее взглянуть на Джуда. Сперва Теофилу кажется, что на нём всегдашняя маска, однако, присмотревшись, он понимает, что Хеспес, похоже, по-настоящему счастлив грядущим событием. Удивление от осознания этого факта не позволяет Фрицу промолчать, и он любопытствует:
– И кто, позволь спросить, твоя избранница?
– Ангел, сущий ангел, – мурлычет Джуд тоном, каким обычно называет желаемую сумму после фразы клиента «Чёрт с вами. Сколько?», и тянется во внутренний карман пиджака за фотокарточкой.
Теофил едва сдерживает порыв отбросить её после первого же взгляда: с фотографии, в открытую усмехаясь, на него смотрит Ирис. С трудом преодолев самого себя, Фриц растягивает губы.
– Она весьма мила, – цедит Теофил. – Кто это?
– Я познакомился с Ирис совершенно случайно, – с готовностью щебечет Джуд. – Представляешь, она оступилась на улице и едва не угодила под колёса моей машины. Страшно подумать, что случилось бы, если бы мой шофёр вовремя не затормозил! Однако я счёл своим долгом удостовериться, что с ней всё в порядке, и…
Его речь прерывает появление Гатто. Скривившись, как грубо прерванный посреди монолога актёр, Хеспес торопливо выхватывает фотографию из судорожно стиснутой лапы Фрица и шмыгает на своё место, а Теофил, всё ещё под впечатлением от услышанного, медленно переводит взгляд на Джованни. После рассказа Джуда он ощущает в глубине души зачаток странной тревоги, какого-то дурного предчувствия, однако Гатто даёт сигнал к началу Совета, и приходится поскорее задвинуть свои волнения подальше, что выходит лишь с переменным успехом.
К несчастью, темы, затрагиваемые на Совете, банальные и неоднократно обсосанные, и вскоре от Теофила в зале остаётся лишь его бренная оболочка. Периодически строя на морде заинтересованное выражение, он лихорадочно думает, насколько может быть совпадением знакомство Ирис и Джуда, а также во что это может вылиться конкретно для него. Что знает танцовщица Гатто о Теофиле? Казалось бы, ничего, следовательно, никаких последствий быть не должно. Однако вдруг… вдруг… По опыту своему Теофил знает, что совпадения хоть и случаются в жизни, однако далеко не так часто, как принято думать, тем более – такие фантастические. Было бы гораздо правдоподобнее, если бы Джуд познакомился с Ирис через Гатто – тоже, конечно, подозрительно, но всё-таки не настолько вопиюще.
Пока Фриц предается рефлексии, Совет плавно близится к завершению – в конце концов, все занятые люди, у всех полно важных дел. Гатто кивает последний раз, взмахом лапы сажает на место очередного докладчика, поднимается с кресла. Директора нетерпеливо приосаниваются, и Теофил усилием воли заталкивает свои мысли поглубже – в конце концов, Гатто кое-что ему обещал. Однако Джованни даже не глядит в его сторону, и это отнюдь не самый лучший знак.
– Господа, я благодарю всех вас за проделанную работу. Но прежде, чем закончить, позвольте мне сообщить важную новость. Как некоторые уже знают, через месяц начнёт работу наш новый филиал в Покио. На следующем Совете мы обсудим кандидатов на должность его директора, однако я хочу уже сейчас отдать свой голос за Джуда Хеспеса.
У Теофила слишком хорошая выдержка, чтобы демонстрировать коллегам свой шок. Разве что поворачивается к Джуду он чуть медленнее, чем остальные, да улыбка, нацепленная на морду, насквозь фальшивая. Однако среди прочих подобных она совершенно не выделяется – лишь единичных присутствующих на Совете представителей не прельщает перспектива переезда в другую страну.
– На этом объявляю Совет оконченным. О следующем, как обычно, вам будет сообщено накануне. Хорошего дня.
Гатто покидает зал, и директора немедленно стекаются к креслу Хеспеса, чтобы в первых рядах успеть поздравить его с почти-повышением. Пользуясь этим, Фриц выскальзывает в дверь и торопливым шагом идёт за Джованни, намереваясь вызнать у него причину столь кардинальной перемены решения – он в чём-то провинился, но в чём именно? Однако стоит ему только открыть рот, как Гатто разворачивается к нему сам, и прыгнувшие было на язык слова, точно испугавшись, рвутся обратно Теофилу в горло.
Белый кот буквально трясётся от ярости.
– Только посмей, – шипит он на Фрица, выпуская когти и прижимая уши к голове. – Только посмей спросить, почему я не выставил тебя.
Сложнее всего в данной ситуации – не поддаться гипнозу хлещущего из стороны в сторону хвоста Джованни и не запаниковать окончательно. Единственное, что остаётся Теофилу – как можно крепче держать себя в лапах и сохранять хотя бы видимую невозмутимость так долго, как получится.
– Я не понимаю, сэр.
– Ах, не понимаешь. Ладно. Сейчас поймёшь.
Молниеносным движением Гатто выхватывает из широкого кармана какие-то бумаги и швыряет их Фрицу в морду. Тот инстинктивно жмурится, однако успевает перехватить один из листков. Вчитавшись в текст документа, он не верит своим глазам – в документе значится один из его личных банковских счетов. То самое кошмарное ощущение, когда неумолимо выскальзываешь в пропасть из своих же собственных рук. Смятённый, он поднимает взгляд на Гатто.
– Будешь отрицать, что это твоё?
– Нет, но… – глубокий вдох. – Что это за бумаги? В чём именно я провинился?
– А ты не знаешь? – картинно округляет глаза Джованни. – Потрясающе. Скажи ещё, что не ты на свои личные счета переводишь деньги синдиката.
– Я делаю что?
В растерянность медленно, по капле, начинает просачиваться злоба на вопиющую несправедливость. Конечно, Фриц далеко не ангел, но красть у своих? Да вы что, издеваетесь?!
– Браво. – Гатто медленно, саркастически аплодирует. – Тебе стоит подумать о карьере актёра – тем более теперь, когда ты одной ногой над бездной.
– Мистер Гатто, пожалуйста. – Фриц безжалостно комкает бумаги, даже не замечая этого. Самый худший его кошмар – полная беспомощность, абсолютная невозможность контролировать ход событий, убийственное осознание бесполезности любых своих действий, но, даже понимая это, он всё равно зачем-то пытается достучаться до босса. – Вы знаете меня много лет. Я не лучший представитель рода кошачьего, но я никогда бы не стал красть что-то у Вас или у синдиката. Да и зачем?
– Вот и я хочу знать – зачем, – сухо отзывается белый кот. – Собственно, именно поэтому я не прогнал тебя поганой метлой ещё с Совета. Я хочу услышать твои объяснения.
Лапа Фрица безжизненно повисает вдоль тела, и он отзывается глухим голосом:
– Клянусь чем угодно, что я не делал этого.
Гатто, прищурясь, глядит на него в упор, точно пытается залезть Теофилу в голову. А после нехотя роняет:
– Мне невероятно трудно тебе поверить, но ещё труднее осознать, что все эти годы я грел змею на своей груди. Даю тебе время до конца недели, чтобы оправдаться. Если сумеешь доказать, что невиновен, я, так уж и быть, прощу тебя и забуду этот неприятный инцидент. Ну а если не сможешь…
Джованни суёт оставшиеся бумаги в лапы Фрица и, не оборачиваясь, удаляется прочь.

По пути домой Теофил тщательно просматривает документы. По большей части, это денежные переводы. В реквизитах отправителя указаны данные нескольких основных счетов синдиката, в реквизитах получателя – его, Фрица, личные счета, о наличии которых знает только узкий круг самых доверенных лиц. И поскольку Теофил уверен, что самостоятельно финансовых операций подобного рода не проводил, это значит лишь одно: крыса где-то рядом. Вот только кто именно?
Первые его догадки очевидно падают на Ирис – у неё есть мотив, пусть и весьма сомнительный, однако это на его взгляд, в то время как на по её мнению, возможно, он весьма серьёзен, а также крайне подозрительна её поспешная связь с новым кандидатом на пост директора покийского филиала. Однако в оправдание танцовщицы говорит тот факт, что она никак не могла узнать за столь короткий срок настолько личные данные. Возможно, случись это хотя бы неделей позже…
Но какая же сука тогда… Как и следует из первоначальных размышлений, кто-то из своих. Кто-то, кто знает реквизиты счетов Фрица, головного офиса синдиката, в курсе открытия нового филиала, кто-то способный проникнуть в подобные банковские тонкости, причём за исключительно короткий срок, и, судя по всему, сильно обиженный на Теофила... В голове складываются два и два, и Фриц грубо рявкает шоферу:
– Поворачивай в офис!
Но того, кого Теофил надеялся там застать, на месте нет. Так что Фрицу остаётся лишь бессильно втягивать и выпускать когти на правой лапе, кипя от алеющей в глазах ярости, перед пустым столом Шафранека, а после несолоно хлебавши ехать домой.
Буравя взглядом проплывающий за окном автомобиля городской пейзаж, Теофил думает, что его секретарь сказочно удачлив – будь он в офисе, Фриц не задумываясь выкинул бы его прямиком из окна двадцать пятого этажа.

Часть 8

Когда я оглядываюсь на свою жизнь,
То ощущаю только стыд.
Я всегда был тем, кого винят люди.
Pet Shop Boys, «It`s a Sin»


Единственное, что остаётся Фрицу в сложившейся ситуации – внимательно проанализировать имеющиеся сведения и приложить все возможные усилия для того, чтобы найти крысу. В противном же случае – прости-прощай, директорское кресло. Или даже что похуже. В конце концов, что стоит Гатто стукнуть полиции и засадить его за решётку, благо подобные эксцессы в истории синдиката уже случались?
Однако даже весь тот страх, что внушает Теофилу вероятность заключения, не может побороть вновь навалившуюся на него подобно тяжёлой смирительной рубашке апатию. Фриц барахтается в ней, как в липком болоте, и в голове его тонко и тревожно звенит «Надо делать, надо что-то делать!». Но он просто едет домой, падает на диван, не снимая пиджака, и утыкается неподвижным взглядом в потолок. Можно подумать, что ты подобным образом в одиночной камере не насидишься.
Внутри него отчаянно борются аргументы за и против вины Шафранека. «За» кричит очень громко – на это указывает буквально всё, однако игнорировать шёпот «против» не получается: проработав бок о бок с секретарём без малого шесть лет, Фриц не может поверить, что за столь долгий срок не разглядел в нём потенциального предателя. Неужели интуиция может так смертельно обманывать? Или он ошибался и во всём остальном? Что, если вся его жизнь – просто большая ошибка?..
Так, ну вот это уже совсем перебор. Точно упрямое животное, Теофил поднимает самого себя с дивана и ведёт на кухню. Там он, морщась от отвращения к любимому напитку, почти насильно вливает в себя один за другим три стакана виски – к чёрту здоровый образ жизни, к чёрту всё. Об этом он подумает, когда этот ад кончится, а если не кончится – что ж, тогда и вовсе нет смысла уделять ему внимания. Чувствуя, как кровь по венам начинает бежать быстрее, Фриц вновь вызывает отпущенного было шофёра и связывается с отделом кадров. Пока сонный сотрудник разыскивает домашний адрес Шафранека, Теофил слоняется по комнатам, изо всех сил избегая глядеть в попадающиеся на пути зеркала – он более чем уверен, что зрелище не придётся ему по вкусу.
Вскоре выясняется, что секретарь обитает не так далеко – в одном из соседних спальных районов, сплошь застроенных серыми коробками блочных пятиэтажек. Шофер, вытянутый из тёплой постели и, судя по всему, из объятий любимой женщины, гонит машину, желая как можно скорее вернуться обратно, отчего ночной пейзаж за стеклом сливается в однородное чёрно-серое полотно с редкими проблесками огоньков, фонарей и горящих окон. В другой раз это смотрелось бы почти красиво, но при данных обстоятельствах картина не вызывает в душе Фрица совершенно никаких эмоций. Он медленно моргает, думая о том, что скажет секретарю. Нужно во что бы то ни стало заставить его признаться в содеянном. А если это всё же не он? Теофил досадливо морщится. Дожили, уже собственный внутренний голос взывает к его отсутствующей совести…
Скучный невыразительный дом, третий этаж, обшарпанная дверь, покрытая коричневым дерматином. Фриц готов встретиться с обывательством и мещанством, но они всё же наносят ему коварный удар этой самой дверью, и он на некоторое время зависает на лестничной клетке, против воли погружаясь в детские воспоминания. Теофилы ведь тоже когда-то давно жили в квартире за подобной дверью, и Фриц, закрыв глаза, мог бы с легкостью воскресить в памяти ощущение сплошь покрытого царапинами дерматина под своей лапой, несмотря на то, что было это…
В прошлой жизни это было, вот что. Ностальгия – явно не лучшее чувство, с которым следует требовать объяснений у подчинённых, так что Теофил резко одёргивает себя и громко колотит в дверь, заметив, что звонок благополучно отсутствует. Он успевает задуматься о том, что будет делать в том случае, если Шафранека дома нет, но приглушённый звон ключей и царапанье их в замочной скважине раздаётся раньше, чем вопрос успевает сформулироваться до конца.
Единственный взгляд на нежданного визитёра – и Шафранек, покачнувшись, отступает назад. Связка ключей в его лапе издаёт единственный грустный звяк.
– М… мистер Теофил, – выталкивает наконец секретарь.
Фриц хмурится и, не дожидаясь приглашения, входит в квартиру подчинённого, громко захлопывая дверь за своей спиной. От этого грохота Шафранек болезненно морщится и быстро косится куда-то себе за спину. Выглядит он при этом так, будто жена пришла к нему в тот момент, когда на их супружеском ложе уже успела расположиться любовница.
Не размениваясь на приветствия, Фриц рубит сплеча:
– Это ты слил Гатто фальшивые документы? Ты работаешь на Хеспеса?
Секретарь молча таращится на него круглыми не то от страха, не то от удивления глазищами, и машинально перебирает в ладони ключи. Подобная реакция Фрица не устраивает категорически – ему нужно получить признание, ответ, да хоть что-нибудь, – он делает резкий шаг вперёд и, сграбастав Шафранека за грудки железной лапой, слегка приподнимает его над полом.
– Я спрашиваю, это ты у меня за спиной крысятничаешь? – рычит Теофил.
Шафранек, хоть и выглядит жертвой многолетней голодовки, весит прилично, так что держать его в подвешенном положении стоит Фрицу значительного напряжения мышц руки. Но в то же самое время секретарь не производит впечатления живого кота: с тем же успехом Теофил мог поднимать с пола мешок с песком. Крохотная часть сознания, отвечающая обычно за беспристрастное наблюдение, замечает, что это не нормальная реакция – попробовал бы ты подобным образом схватить Ирис, мгновенно бы обзавёлся десятком новых царапин на морде и определённо лишился бы слуха, ибо она точно не стала бы молчать. Фрица напрягает эта странная связь танцовщицы Гатто и его секретаря – почему-то в последнее время они с завидным постоянством всплывают в голове Теофила исключительно в связке друг с другом, – и встряхивает палевого кота, отчего голова последнего безжизненно дёргается в сторону. Глаза секретаря тусклые, как задымлённые стёкла, рот беспомощно приоткрыт: кукла в кошачий рост. Фриц хочет было повторить вопрос – немыслимо – в третий раз, однако вдруг откуда-то сбоку раздаётся полной злобы оглушительный крик, почти переходящий в ультразвук.
Лапа Теофила конвульсивно дёргается и разжимается. Секретарь неловко приземляется на пол и, качнувшись, льнёт к стене – не специально, просто она оказалась совсем рядом. Фриц отмечает это краем глаза, занятый поисками источника поистине адского вопля, и едва не отступает назад, когда им оказывается крохотная – чуть выше его колена, белоснежная кошечка, которой едва можно дать лет пять-шесть. Она уже не кричит, но смотрит снизу вверх на Теофила с такой яростью во взгляде, что даже его, взрослого мужчину, невольно пробирает дрожь.
Ребёнок стискивает пушистые кулачки и с угрозой шипит, глядя Фрицу в лицо:
– А ну не смей обижать моего папу!
– Папу?
Теофил в замешательстве глядит на медленно приходящего в себя Шафранека, обнимающего стену, на девочку, снова на Шафранека. Помимо очевидного вопроса «Каким образом его дочь могла обзавестись белым окрасом вопреки всем законам генетики?», перед ним встаёт не менее очевидное откровение «У Шафранека есть дочь!». Несмотря на то, что это вполне объяснимый результат его политики невмешательства в личные дела сотрудников, Фриц ощущает себя идиотом, которому сказали: «Эй, парень, а земля-то круглая».
– Да, папу, – продолжает разъярённо шипеть кошечка, сошедшая с пасторали, где над пастухом и пастушкой в небе резвятся прелестные купидончики. – Не трогайте его, а не то я… не то я… не то я вас поколочу, вот что!
И она с очевидным намерением бросается было на Фрица, но её рывок многоопытным жестом перехватывает оклемавшийся Шафранек.
– Китти, детка, придержи коней. Папа сам во всём разберётся.
– А вот и нет! – упрямствует та, змеёй извиваясь в кольце его лап. – Я видела, я всё видела! Если бы не я, он… он… – Она злобно зыркает на Фрица и внезапно разражается воплем. – Уходите! Слышите! Идите прочь!
– Китти, Китти, – Шафранек делает жест, точно хочет и не может зажать дочери рот, и с долей вины и смущения искоса глядит на Теофила. – Простите, ради всего святого, я не знаю, что на неё нашло. Родная, успокойся, мистер Теофил мне ничего не сделает…
– Верно, Китти, – неожиданно для себя откликается Фриц, на что отец с дочерью реагируют одинаковыми непонимающими взглядами. – Я ничего не сделаю твоему папе. Я просто хочу с ним поговорить.
– Я вам не верю, – упрямится ребёнок, но притихает и перестаёт вырываться. – Это вы так специально говорите, чтобы меня обмануть.
– Нет, Китти. – Оглянувшись вокруг себя, Фриц опускается на ближайший стул, недовольно скрипнувший под его весом, и в жесте капитуляции, относящемся, пожалуй, как к дочери, так и к отцу, демонстрирует пустые ладони. – Я больше не трону твоего папу, честное слово.
Взгляд кошечки слегка проясняется, в то время как Шафранеков, напротив, становится в разы смурнее. Заметив, что это не укрылось от внимания Фрица, он нервно передёргивает плечами и, поставив дочь на пол, начинает усиленно коситься в пол. Китти оправляет на себе платье жестом, достойным великосветской леди, подходит к Фрицу. На её мордашке – ни капли страха, зато полным-полно здорового взрослого скептицизма.
– Ла-адно, – тянет кошечка, складывая лапки на груди. – Так и быть, поверю вам на слово. Но это только потому, что я хочу спать. Смотрите, я рядом и услышу, если станете снова на папу нападать.
Она грозно тычет в Теофила пальчиком, а потом, демонстративно зевнув, невозмутимо разворачивается и скрывается где-то в глубине квартиры, успевая собственническим жестом похлопать Шафранека ладошкой по колену. Тот провожает её глазами и не поворачивает головы до тех пор, пока Фриц вновь не проявляет инициативу:
– Шафранек.
Секретарь медленно поворачивается к начальнику. Вид у него при этом такой, словно он ждёт, что небеса вот-вот рухнут ему на голову.

Часть 9

Было время, когда любовь доставляла мне наслаждение,
Но теперь она разрушает меня.
Я ничего не могу сделать –
Это полное затмение сердца.
Было время, когда в моей жизни горел свет,
Теперь есть только любовь во мраке.
Я ничего не могу сказать –
Это полное затмение сердца.
Bonnie Tyler, «Total eclipse of the heart»

– Сэр?
Теофил молча кивает на стул напротив, складывая лапы на коленях. После эффекта ледяного душа, который оказали на него слова Китти, у Теофила пропадает и без того невеликое желание поколотить секретаря, кроме того – за что? Зная крутой нрав начальника, Шафранек вряд ли стал бы рассиживаться с малолетней дочерью у себя дома, совершив нечто подобное. Скорее уж, он рвал бы из города, а то и из страны когти, да поскорее. А, значит, всё-таки в случившемся виновен кто-то другой.
Покуда Фриц предается внезапной меланхолии, Шафранек тенью проскальзывает по кухне и неслышно опускается на предложенный стул. Без своего коричневого пиджака он кажется нелепым угловатым подростком – прутики лап с острыми локтями, вздёрнутые узкие плечи, шея, кажущаяся без прикрытия банта гротескно-тонкой – Фриц не сомневается, что смог бы без труда обхватить её одной рукой.
Теофил глядит на секретаря вполглаза, и ему кажется, что какое-то волшебство перенесло его в другое время, в другое место – после того, как гнев окончательно схлынул, стала заметна колоссальная разница между тем миром, где Фриц обитает вот уже больше десяти лет, и крохотным микрокосмом этой отдельно взятой квартиры. Его мир, мир бизнесменов и дельцов, огромных пустых пентхаусов с видом на центр города, дорогого алкоголя, сигар и элитных проституток на одну ночь успел стать для него такой же данностью жизни, как вода и воздух. И потому, оказавшись в старенькой квартирке, насквозь пропахшей бытом – тем самым бытом, синонимом к которому является слово «уютный», а антонимами – «элитный» и «дорогой», в квартире, не только дверью, но и внутренностями своими до мурашек похожей на квартиру из его детства, Теофил чувствует одновременно болезненное узнавание и категорическое неприятие. Чувство это сродни тому, что испытываешь, достав из-за шкафа давным-давно завалившуюся туда мягкую игрушку, с которой не расставался, будучи ребёнком. Ты вытаскиваешь её, пыльную, грязную, двумя пальцами, испытывая сперва лишь брезгливое отвращение, но после, всмотревшись внимательно в потускневшие бусинки глаз, невольно вспоминаешь, как обнимал её, ложась спать, как плакал в мягкий плюшевый живот, доверяя ей свою горькую детскую обиду, и что-то щемящее сладко-болезненно сдавливает грудь, и в носу начинает непроизвольно щипать.
Так и теперь, оглядывая медленно небольшую кухоньку, освещённую всего парой лампочек по сорок ватт каждая, стол с подсунутым под ножку куском картонки, чтобы не шатался, громоздкий белый холодильник, похожий на Гатто, и прикнопленный к нему детский рисунок, слегка закопчённый чайник на плите, тарелку со щербинкой, выглядывающую из сушилки, и, конечно, хозяина всего этого, кажущегося такой же частью кухни, как тарелка, чайник или картонка под столом, Теофил отчётливо понимает, какая пропасть лежит между ними, но в то же время зрелище это вызывает у него почти болезненную тоску. Она хочет выпорхнуть из его сердца, рвётся с губ неоформленными фразами, и Фриц до времени сдерживает её, но – секундная слабость, – и он роняет:
– Это был не ты.
Он буквально видит, как слова эти, точно стоящая на шкафу тяжёлая ваза, до которой пытались дотянуться, но только подтолкнули к краю, стремительно летит вниз, однако вместо того, чтобы разлететься на миллиард осколков, разбивает под собой пол, оказавшийся стеклянным в лучших традициях сюрреализма, и он ломается с треском сталкивающихся льдин. Из-под него вырывается нечто светлое, живое… а, нет, это всего лишь Шафранек вскакивает со стула, мгновенно переходя от полной неподвижности к деятельной суетливости. Шаг в сторону, назад, взмахи руками – а губы при этом кривятся, точно хотят не то ответить, не то просто улыбнуться, – и вот уже чайник кипит, и на щербатой тарелке горкой вырастают бутерброды с сыром, и появляются на столе, точно красуясь перед гостем, сахарница, чайная ложка, чашка с золотым ободком – наверное, самая красивая во всём доме. Это настолько наивно, что даже не верится. Фриц таращится на злосчастный ободок чашки и окончательно убеждается в ошибочности своих подозрений – ну не может кот, трогательно предлагающий чай и бутерброды тому, кто десятью минутами ранее покушался на его шкуру, кот, проработавший в среде самых опасных преступников, тех, чьим оружием являются не ножи и пистолеты, но расчёт и страшный зверь по имени Бизнес, и умудрившийся притом сохранить всё это…
Теофил рывком поднимается из-за стола. Признай, что это была ошибка, и ищи в другом месте, что сложного? Но приходится делать над собой усилие, чтобы сказать:
– Прошу прощения. Мне пора идти.
Динамика замедляется, перетекая в статику. Шафранек останавливается посреди кухни, опускает руки, возвращается к своей излюбленной неподвижности. Теофилу кажется, что он и на этот раз просто промолчит, однако слова, хриплые и отдающиеся какой-то застарелой болью, всё-таки скатываются со стиснутых губ секретаря:
– Я не могу ни о чём вас просить, но… прошу вас, останьтесь. Хотя бы на чай.
Предложи Шафранек рюмку, Фриц ушёл бы, не задумываясь. А вот чай… это куда как более серьёзно. От приглашения на чай отмахиваться вот так просто нельзя, не положено, не… хочется?
Теофил молча опускается на стул.
Он и не помнит толком, когда в последний раз пил чай – нет, не разрекламированный зелёный, не элитный восточный с непроизносимым названием, и не заварку из лепестков, которая тоже почему-то называется чаем, хотя чая как такового в ней как раз и нет – самый обычный чёрный, слегка отдающий терпкой горечью, но от глотка к глотку становящийся всё более сладким из-за плохо размешанного сахара на дне. Это почти вкус детства, снова, опять этот временной скачок, наравне с карамельным пирогом или мясным рулетом по фирменному рецепту матушки – хотя в данной ситуации куда более уместно смотрятся заботливо нарезанные бутерброды с сыром. После первого же кусочка желудок Теофила вспоминает, что хозяин, игнорируя его отчаянные вопли, вот уже несколько дней цинично пытался утопить его в кофе и виски, и мстительно скручивается в пружину. Рот Фрица немедленно наполняется слюной, и он, едва сдерживаясь, чтобы не жмуриться от удовольствия, проглатывает бутерброд, а за ним второй и третий, и лишь четвёртый встаёт поперек горла, когда Теофил ловит устремлённый на себя взгляд Шафранека, подёрнутый поволокой умиления.
Фриц откладывает бутерброд в сторону, сосредоточенно допивает ставший совсем сладким и терпким чай. Происходи дело в офисе или даже на улице, Теофил не преминул бы одёрнуть секретаря, однако тут он не может ничего сказать, не смеет ни в чём упрекнуть сидящего напротив, ведь это его квартира, его монастырь, тот самый, куда не стоит лезть со своим уставом, и к тому же он пообещал Кикки, что больше не тронет её папу. Фриц заливает вздох последним глотком чая и ставит кружку на стол – как точку в морзянке. А после задаёт единственный вопрос:
– Почему?
Шафранек пожимает одним плечом, но на его морде, вопреки жесту, крупными буквами написано, что он знает ответ – знает, однако ни за что не скажет его вслух, даже не намекнёт. Ну что за невыносимое создание.
– Ты, – после того, как шестилетняя привычка выкать издохла в коридоре Шафранековой квартиры, возвращаться к ней всё равно что пытаться воскресить труп, – ничего не говоришь, потому что боишься разбудить дочь?
– Я жду, пока у меня появятся нужные слова, – шелестит в ответ секретарь.
– А дочь?
– А что дочь?
Почему я не знал о её существовании?
– Почему ты ничего о ней не говорил?
– Вы никогда не спрашивали.
Фриц мог бы предугадать подобный ответ, даже если бы его мозг внезапно выключился. Это полнейшая очевидность, но Теофилу хотелось, чтобы Шафранек сказал это вслух. После, на миг задумавшись, понимает – ему просто хочется, чтобы Шафранек говорил. Что именно – вопрос не столь важный.
– Она всё время живёт с тобой?
– Нет, она навещает меня, когда… – крохотная, но важная запинка. Вразрез со своим же равнодушием после того самого вопроса Фрица, он всё ещё переживает разрыв с женой. Непонятно лишь, из-за любви к ней или по какой-то иной причине. – Время от времени. Обычно это происходит раз или два в неделю.
– А в другие дни? Ты живёшь здесь один?
Теофил не успевает одёрнуть себя, и вопрос звучит почти требовательно, едва ли не грубо, но прежде, чем успевает что-то предпринять, секретарь выпаливает:
– Как и вы.
Секунду они смотрят друг на друга с почти одинаковым испуганно-злым недоумением. Фриц невольно думает о минном поле – однажды, в далёкие годы его военной службы, их отряду, лишившемуся накануне единственного сапёра, пришлось вслепую идти через такое поле, вооружась одной лишь исступлённой надеждой и верой в свою интуицию. Но та часто подводила. Вот и теперь Фрицу кажется, что он ступил не туда, и надёжно скрытая дёрном мина сдетонировала вдруг и взорвалась прежде, чем он успел испугаться.
Теофила пронзает чувство своей острой неуместности в этой квартире, и он второй раз за вечер быстро поднимается со стула. Останавливает жестом готового рассыпаться в извинениях Шафранека, косится в сторону, когда глаза последнего неумолимо начинают наливаться привычной уже тоской. Как можно мягче произносит:
– Благодарю. Но мне и правда пора идти.
Идти в буквальном смысле слова. Шофёр давно у себя дома, да и прогулка, чтобы освежить голову, явно не помешает, благо путь не так уж далёк. Не дожидаясь ответной реакции секретаря, Фриц идёт к двери, смутно осознавая, какой мыслительный ад обрушится на его голову, когда он останется наедине с собой. Однако пока он ещё не один, пока ещё чувствует за спиной чужое присутствие, и это помогает Теофилу держать себя в руках. Держать спину. Держаться.
Он слышит, как Шафранек, ступая тяжело, точно несёт на плечах целую гору, следует за ним. Впрочем, Фриц и сам едва переставляет ноги – одна его часть страстно желает вырваться отсюда и как можно скорее вернуться в свой, привычный мир, но другая тянет его остаться – действие наталкивается на противодействие, и КПД в итоге стремится к нулю.
Кое-как дойдя до двери, Теофил вынужденно разворачивается и протягивает лапу.
– Ключ. Пожалуйста.
Действуя будто в полусне, глядя куда-то вбок, Шафранек запускает ладонь в карман домашних брюк и с негромким звяканьем вытягивает увесистую связку. Глядит на неё задумчиво и протягивает уже было начальнику, как вдруг по его морде будто проходит судорога, искажая гневом и яростью тонкие черты.
Шафранек стискивает ключи так резко и сильно, что в тишине отчётливо слышен хруст его суставов, и каким-то отчаянным жестом вкидывает голову. Жёлтые горящие глаза из-за ставших огромными зрачков – два маленьких солнца в пик своего затмения.
– Есть ли хоть одна вещь, которую я могу сделать, чтобы вы остались?
Голос резкий и отрывистый, словно лай собаки, которой хозяин, привязав, даёт команду «Сидеть», а сам уходит.
– Я не просил этого, я не хотел, я жил своей жизнью, а вы…
Снова этот жест, только уже по отношению к самому себе – Шафранек будто хочет, но не может зажать ладонью рот, отчего та конвульсивно подёргивается в воздухе. Кажется, он уже жалеет о том, что поддался слабости и заговорил – нет, определённо точно жалеет, но слова, похоже, копились у него под языком слишком долго, чтобы можно было вот так просто прервать их стремительный поток.
– Я знаю, я виноват во всём сам, я больной, ненормальный, это только мои проблемы, но это несправедливо, это так несправедливо!..
Секретарь подаётся вперёд, не сумев устоять на месте. Теперь уже обе его ладони взбивают воздух, и Теофилу приходится прикладывать усилие, чтобы не отодвинуться как можно дальше. Он помнит, что почти сразу за его спиной – дверь, и упираться в неё лопатками определённо не лучшая идея.
– Но вы же – вы же умный, вы же всё знаете, вы давно обо всём догадались! Тогда почему продолжаете себя вести… так?! Объясните же, наконец, и прекратите, прекратите свои издевательства, это невыносимо!..
Мгновенная мысль – точно вспышка молнии. Воспользовавшись паузой, Фриц быстро вставляет между фразами Шафранека:
– Клянусь, я не понимаю, о чём ты говоришь. Что я должен объяснить тебе?
Секретарь давится воздухом. Пользуясь кратким затишьем, Теофил делает осторожный шаг вперёд и мягко касается пальцами соблазнительно торчащего из лапы Шафранека ключа – вытащить бы его, и дело с концом. Но вместо этого, чуть промахнувшись, проводит рукой по палевой шерсти.
От этого едва уловимого жеста Шафранека буквально дёргает вперёд, к Фрицу. Наверное, со стороны это выглядит примерно так, как если бы у него вдруг сработал внутренний магнит, в то время как сам Теофил был бы покрыт железной оболочкой. Глаза его, совсем уже шалые, оказываются в считанных миллиметрах, отчаянно гипнотизируя, и Фриц, задохнувшись, слышит тихий хруст собственных рёбер, но успевает лишь вскользь задуматься о той чудовищной силе, что скрывалась всё это время где-то в глубине хлипкого тела секретаря, потому как в следующий миг к его рту исступлённо прижимаются чужие губы.
В первое мгновение Теофилу кажется, что он снова попал в ту сцену с Ирис – такое же собственническое объятие, такая же чужая инициатива, такая же внезапность, – и уже поднимает было руки, чтобы как и тогда отпихнуть навязчивого партнёра, но обрушившееся на него осознание сути происходящего прокатывается по позвоночнику парализующей волной и обрывает его движение на половине. Шафранек целует его не потому, что хочет соблазнить, показать своё превосходство или перехватить инициативу. Это всего лишь способ заставить молчать самого себя – и в то же самое время оглушительный вопль, воплощённый в жесте, безмолвный крик, провокация, перешедшая от слов к действиям. Это новая, превосходная степень его пятничного монолога – просто избейте меня, а лучше убейте совсем, – и Фриц с сокрушительной ясностью понимает наконец, что Шафранек говорил это абсолютно серьёзно.
Это ненормально, это нездорово, это пробуждает всё то, что долгие годы таилось где-то в глубине его естества – и в то же самое время это настолько соблазнительно, что отказаться от подобного за гранью человеческих сил. Однако Теофил каким-то чудом умудряется вновь вывернуть руль своего метафорического автомобиля за миг до падения в бездну и сделать невероятную, пусть и глупейшую вещь, которую только можно совершить в подобной ситуации.
Бесцеремонно разорвав кольцо чужих рук, он попросту сбегает прочь.

"Терпкий виски, сладкий чай" на Фикбуке

запись создана: 28.12.2016 в 19:30

@темы: Движущиеся картинки, Содомское греховодье, ...и в повисшей тишине раздавался натужный скрип пера

---

Терпкий виски, сладкий чай, части 1-5 - фик по "Ловушке для кошек"

Название: Терпкий виски, сладкий чай
Автор:  Кьяроскуро
Фандом: Ловушка для кошек
Основные персонажи: Джованни Гатто, Фриц Теофил, Шафранек
Пэйринг: Джованни Гатто/Фриц Теофил, ОЖП/Фриц Теофил, Фриц Теофил/Шафранек
Рейтинг: R
Жанры: Ангст, Повседневность, AU
Предупреждения: ОЖП, Элементы гета, Элементы слэша
Размер: планируется Миди, написано 23 страницы, 5 частей
Статус: в процессе
Описание: За каждодневной суетой можно упустить из виду самое важное, даже если оно совсем рядом. Слепой не увидит слона, если только не протянет к нему руку. Или же если кто-нибудь не поможет ему прозреть.
Посвящение: Тем людям, которые вдохновили меня вернуться к тексту и поддерживали на всём протяжении работы над ним. Спасибо, ребята, вы чудо.
Публикация на других ресурсах: Со ссылкой мне и указанием авторства.

Предисловие автора, или Возвращение блудного фикрайтера

Я понимаю, что далеко не все любят читать предисловия, даже авторские, однако я почти уверена в том, что по мере прочтения моего фика могут возникнуть какие-либо вопросы, и потому отнеситесь к следующим словам как к некоему FAQ-у.
Итак, те, кто меня читают, уже в курсе, что идея фика зародилась еще в 2011 году. Тогда я написала четыре главы, начала пятую, но сама осознала, в какой ад это катится, и в итоге забила болт. Однако мультфильм "Ловушка для кошек" продолжал - да и продолжает до сих пор - числиться среди моих любимых, а герои неистово чешут мои кинки, и периодически я мечтала о том, что когда-нибудь вернусь и перепишу все, как нужно. Оказывается, чтобы это сделать, мне были необходимы несколько комментариев.
Работая над текстом, я получала просто нереальное удовольствие (в основном оттого, что писала, как хотела), но вместе с тем постоянно ловила себя на мысли, насколько труднее мне стало описывать чужих персонажей. Раньше, когда я только начинала заниматься писательством, я ориджи в принципе не могла писать, теперь же ужасно сложно пытаться описывать тех, кто придуман не мной. Так что я себя одергивала и пыталась удержаться в каноне, но подозреваю, что наООСила знатно, поэтому прошу понять и простить.
Кроме того, прошу не кидать в меня тяжелые предметы за длинные запутанные предложения, мысли курсивом, настоящее время повествования и миллиард тире. Рискну предположить, что это авторский стиль. Скорее, авторский произвол, но сути не меняет.
Касаемо времени действия - это АУ. Я впихивала все, что только могла впихнуть, но на стадии "утка в зайце, заяц в шоке" "впихнуть фик в хронологию мультфильма" потерпела неудачу и благополучно забила. Так что считайте это альтернативной реальностью, в которой история пошла именно так. И да, эта альтернативная реальность родом из восьмидесятых. Поскольку первая часть мультфильма была выпущена в 1986 году и, я подозреваю, во многом опиралась на существующую действительность, я вдохновлялась этим таймингом - привет кускам из песен в начале каждой главы, они все из восьмидесятых. Ну и там еще по мелочи, насколько мне хватило терпения искать инфу. очень мало
Персонажи... ну, про ООС повторять не буду. Я, конечно, пыталась следовать заявленным характерам, однако периодически логика и хедканон брали верх, плюс авторское виденье, которое довольно специфично (с) и порой видит то, чего нет. Не стреляйте в пианиста.
В завершение скажу, что я по максимуму пыталась использовать свой старый материал, поэтому перекликания, особенно в начале, будут. Конечно, я переосмыслила это дело и постаралась сделать его адекватным, но не мне судить, вышло в итоге или нет. Так что вам - хорошего надеюсь прочтения, а мне - положительных отзывов. Amen.

Часть 1

Незнакомец, я уже видела раньше его лицо:
Я видела, как он подкарауливал меня возле двери.
<…>
Незнакомец стоит там, в одиночестве,
Его пронзительный взгляд пробирает меня до костей.
Grace Jones, «Libertango»


Вопреки всеобщему мнению, Фриц Теофил – какой, к псам, Теофил, Тео-фил, Боголюбец, когда он Тойфель, Чёрт, Дьявол, Демон с кошачьим хвостом – совсем не жестокий. Однако кошки в своей массе непроходимо глупы. Где уж им отличить жестокость, подразумевающую под собой насилие над беззащитными и невинными, от жёсткости, без которой наказание виновных не приносит ровным счетом никакого результата? О, конечно, у нас ведь нет виновных, все святые мученики, все страдают просто так… и ни один не желает брать на себя ответственность за происходящее. А кто желает, тот обречён получить клеймо садиста, маньяка и пожирателя детей, и это только в лучшем случае.
Фриц знает, что за спиной его называют фашистом. Не подчинённые, мышь с ними, но коллеги, входящие, как и он, в Совет директоров. Впрочем, это знание относится к разряду бессмысленных, и никоим образом Теофила не волнует. В отличие от узколобости этих самых коллег, по чьей вине синдикат вот уже второй месяц терпит колоссальные убытки. Осознание ситуации заставляет Фрица едва ли не рычать от бессильного бешенства: чуть больше жёсткости, и проблема с мышами была бы если не решена, то хоть отложена на время, достаточное, чтобы синдикат восстановил своё лидирующее положение. Но нет, они предпочитают играть в добрых самаритян и ставить всё новые и новые бюрократические препоны на пути создания оружия – это, мол, негуманно, неправильно, да и вообще…
Стальной щелчок настольной гильотины – и кабинет заполняют тугие клубы сигарного дыма. Фриц глубоко затягивается, щуря единственный глаз. Дым обволакивает мягкими кольцами его натянутые, как струны, нервы, принося пусть временное и едва ощутимое, но всё же успокоение. Теофилу чужд тот всеохватный, колоссального размаха гедонизм, коим грешит Джованни Гатто, но есть вещи, которые он ценит и от которых не желает, да и не видит смысла отказываться. Сигары, конечно, удовольствие недешёвое, да к тому же далеко не всем посетителям нравится их специфический запах, от которого с непривычки слёзы наворачиваются на глаза, однако Фрицу претит философия «клиент всегда прав». Раз тебе что-то нужно, то вытерпишь и не такое – не зря же по коридорам вот уже который год курсируют слухи о том, что Гатто время от времени принимает посетителей с кошечкой между ног…
Но хорошего понемножку. Теофил делает последнюю глубокую затяжку, после чего долго тушит сигару о донышко пепельницы. Она, едва начатая, почти не потеряла своей длины, и с определенного ракурса походит не то на толстую авторучку, не то на небольшое коричневое дилдо. Фриц лениво вспоминает своего земляка, известного психолога – как там этого извращенца звали, – который ничтоже сумняшеся заявлял, будто все курильщики – потенциальные содомиты с подавленным желанием сделать кому-нибудь минет. Интересно, его предположения основывались на собственных предпочтениях? Помнится, он и сам сигар не чурался.
С другой стороны, фраза «Иногда сигара – это только сигара», кажется, тоже принадлежала именно ему. Вот уж действительно, иногда сигара – это только сигара…
– Шафранек! Зайдите ко мне.
Порой Фрицу кажется, что его секретарь – бесплотное существо, проходящее сквозь стены. Иначе как объяснить, что он вырастает посреди кабинета, не скрипнув дверью, стоит Теофилу лишь моргнуть? В такие моменты Фриц хочет продемонстрировать Шафранека своим толерантным коллегам в качестве примера того, как благотворно на отдельно взятого кота может повлиять грамотно применённая жёсткость. Проступок – наказание, новый проступок – новое наказание, и так до тех пор, покуда даже вероятность совершить ошибку не будет сведена к минимуму.
Впрочем, даже Шафранека до этого ещё учить и учить.
– Шафранек. – Таким голосом обычно говорят коты в мышиных пропагандистских фильмах – тягуче и нарочито медленно, словно замахиваясь невидимым хлыстом. – А что это у Вас с ухом?
– Упал с лестницы, сэр.
Со скрупулезностью натуралиста Фриц отмечает ровный тон секретаря, что несомненно идёт ему в плюс, однако в то же самое время он перекрывается жирным минусом под названием «враньё». Как обычно, это действует на Теофила незамедлительно, так, если бы удар того самого хлыста внезапно обрушился на его собственные плечи. Обрубок хвоста хлещет по спинке кресла. Это настолько абсурдно, что почти смешно – сообщать экзекутору, что это твоя вина, когда вы оба знаете, что произошло на самом деле.
С тех пор, как Шафранек занял место секретаря и понёс своё первое наказание, Фриц гадает и не может найти ответа на вопрос о том, почему этот бесконечно послушный во всех других вопросах кот продолжает с поистине фанатичным упорством и безрассудной бесстрашностью врать ему в глаза? Неужели думает, что начальник стыдится своей роли исполнителя наказания? Неужели его, как неразумного котёнка, в какой-то момент придётся тыкать носом в лужу, попутно поясняя, за что именно?
– С лестницы, вот как, – почти шипит Теофил.
Обычно в такие моменты он прописывает Шафранеку очередную порцию исправительной трёпки, однако последняя промелькнувшая в голове мысль не даёт ему подняться из-за стола. А если он и правда не догадывается? Любому мало-мальски грамотному учителю да будет известно: хуже попустительства есть только наказание за проступок, которого ученик не осознаёт. Если наказуемый не знает, за что на его голову обрушивается кара, то как поймёт, что этого делать не стоит?
Задумавшись, Теофил не глядя подхватывает со стола первый попавшийся предмет – как потом выяснится, им оказывается авторучка, – и начинает машинально постукивать ею по деревянной крышке. Дурная привычка, оставшаяся ещё с детства – не то создание ритма для мыслительного процесса, не то минимальный шумовой фон, предназначенный, чтобы не потерять связь с реальностью и не провалиться в собственную голову чересчур глубоко.
Слушая краем уха мерное постукивание, Фриц вполглаза изучает Шафранека, застывшего посреди кабинета нелепым оловянным солдатиком, чей синий доломан и белые лосины детишки зачем-то замалевали скучной коричневой краской, а на морде к тому же пририсовали нелепые очки. К слову о них – впервые со времени их знакомства Теофил задумывается о том, близорук или дальнозорок его секретарь. А, может, вообще носит их лишь эстетики ради? Впрочем, Шафранек был последним, кого Фриц заподозрил бы в прихорашивании. Представить, к примеру, как он перед выходом из квартиры крутится у зеркала, поправляя свою бабочку – смех, да и только…
Ручка выскальзывает из ставшей совсем безвольной руки, падает на стол, летит на пол – тоже стук, но уже утративший всякий ритм, – и вынырнувший из мыслей Фриц следит за тем, как она медленно, точно морская волна, подкатывается к самым ногам Шафранека. Тот было тянется её поднять, но Теофил-то видит, что если секретарь наклонится ещё чуть ниже, то все папки и бумажки, бережно прижимаемые им к груди, разлетятся по кабинету, а потому рявкает:
– Я сам!
Выходит чересчур грубо, даже по меркам Фрица. Секретарь вздрагивает и торопливо принимает обратно позу солдатика, стискивая документы так сильно, что, будь они котом, у них непременно треснули бы рёбра. Он, наверное, думает, что Теофил собирается его бить. Что ж, имеет на это полное право.
Может, и правда преподать ему урок? Фриц медленно подходит к Шафранеку, не сводя с него глаз. Ему нравится наблюдать, как перспектива с каждым шагом делает секретаря ниже и меньше. Хотя, возможно, это сжимается сам кот. Это тоже приятное зрелище.
Ручка сиротливо лежит у правого ботинка Шафранека. Фриц долго смотрит на неё, не моргая, и в какой-то момент ему приходит на ум, что ручка – это маленький солдатик, контуженный взрывом, сброшенный с большой высоты, но выживший и из последних сил пытавшийся добраться до… Так и не придумав, кем в данной аналогии мог бы выступать секретарь, Теофил приседает на корточки и поднимает авторучку. И только после этого осознаёт, что в данную секунду едва не стоит на коленях у ног своего же собственного секретаря.
Восхитительное в своей новизне мгновение, когда разум уже начинает осознавать, что его носитель совершил какую-то страшную глупость, но чувства, не поспевающие за ним, ещё не успели пустить по венам яд стыда, неловкости и безумного раздражения. Фриц поднимает голову. Взгляды притягиваются, точно противоположные полюса магнитов – мгновенно, неостановимо, едва не высекая друг из друга искры. Суженые обычно до размера игольного ушка зрачки Шафранека – уж не на таблетках ли он сидит, – расширяются, точно коллапсирует сверхновая, и вот уже не кот, но сама бездна сквозь чёрные дыры зрачков глядит на Теофила, и на один-единственный миг ему кажется, что он сейчас поймёт что-то важное, что-то жизненно необходимое…
Догнавшие разум чувства проносятся ордой варваров по всему телу, и Фриц вскакивает, с силой клацнув зубами. Злоба разогревает кровь, дрожит на кончиках его усов, а ручка, зажатая в железной лапе, издаёт предсмертный хруст. Ему страшно хочется ударить Шафранека, ударить со всей силы, по морде, по этим глупым очкам, а ещё лучше ударить по морде себе, и бить, бить до тех пор, пока рот не наполнится железно-солёной кровью, но руки невозможно поднять, точно не одну лишь левую кисть заменили ничего не чувствующим протезом, да к тому же вышедшим из строя в самый неподходящий момент.
Теофила ощутимо потряхивает, когда он возвращается за стол и механически произносит:
– Шафранек, кофе.
Теперь тормозит разум. Только после произнесённых слов к Фрицу в той или иной степени возвращается способность связно мыслить, и он бросает вдогонку, хотя и подозревает, что секретарь уже провалился сквозь пол или просочился через стену:
– А, впрочем, не нужно.
Впервые за долгое время Теофил слышит, как закрывается за Шафранеком дверь. И это обстоятельство, как ни странно, приносит ему некоторую сатисфакцию после пережитого.
Но, к несчастью, только лишь некоторую.

Часть 2

Каждый день,
За каждым твоим словом,
За каждой твоей интрижкой,
За каждой твоей ночью
Я буду наблюдать.
Разве ты не видишь,
Что ты принадлежишь мне?
Police, «Every breath you take»


Никогда не поздно учиться чему-то новому – даже если тебе почти сорок лет, ты входишь в Совет директоров одного из влиятельнейших преступных синдикатов планеты, а добрая треть мира с радостью поглядела бы на тебя в гробу. Даже если зовут тебя Фриц Теофил. Даже если наука эта касается твоих собственных чувств и эмоций.
Нет, Фриц не принадлежит к числу тех мужчин, что презирают эмоции, считая их исключительно уделом женщин. Теофил хорошо понимает, что они такой же инструмент достижения целей, как хитрость, смекалка, разум, – если, конечно, уметь правильно ими пользоваться и применять исключительно как вспомогательный инструмент. Беда случится, если дать этому инструменту слишком много воли. В таком случае ты рискуешь ничуть не меньше, чем задремавший за рулём водитель на горном серпантине.
После визита Шафранека Теофил чувствует себя этим самым водителем, чудом проснувшимся в последний момент и выкрутившим руль, когда передние колёса машины уже повисли над пропастью. Сняв первую волну напряжения проверенным средством – три стакана виски перорально, – Фриц растекается в кресле и, развернувшись к панорамному окну, глядит на голубое, как детский стеклярус, небо.
Теофил лениво цедит сквозь зубы четвёртый стакан и понимает, что ничего не понимает. Он настолько сбит с толку произошедшим, что не знает даже, куда его отнести – в категорию «странная ерунда» или же «что-то важное, благополучно упущенное». Хотя что важного может быть связано с этим ничтожеством, его секретарём? Разве что потребовать у него сходить на медосмотр и провериться на наличие наркотиков, потому что зрачки нормального кота так себя не ведут.
Но разве он не заметил бы, если его личный секретарь сидел на наркоте? Фриц катает по языку древесную горечь виски. Нет. Не заметил бы. Стоит признать, он вряд ли бы заметил что-то неладное с Шафранеком, разве что секретарь пришёл бы без хвоста или перестал выполнять его поручения. В остальном же…
Виски попадает не в то горло, и Теофил сипло кашляет. А почему, собственно, он должен за ним наблюдать? Он Шафранеку не отец, не старший брат и даже не друг, и только посмейте сказать, что хороший начальник обязан знать всё о своих подчинённых – ну уже нет, даже не заикайтесь, потому что Фриц – не хороший начальник, он не делает коллектив семьёй и не отмечает с ними праздники, он тиран, сатрап и деспот, и хочет того лишь, чтобы его беспрекословно слушались. Теофил последний раз кашляет, точно ставит точку, и твёрдо говорит, что ему наплевать.
Но, сказанное про себя, это звучит чертовски неубедительно.
– Мне наплевать, – повторяет он вслух и, секунду подумав, добавляет. – С высокой крыши.
Но всё равно чего-то не хватает. Фриц встаёт из кресла, задумчиво глядит в окно, а потом открывает форточку и смачно сплёвывает вниз. И, наблюдая за стремительным полётом сверкающей капли, наконец-таки ощущает нечто, смутно похожее на удовлетворение.
Конечно, это страшное ребячество, однако как способ остановиться всё-таки на «странной ерунде» – срабатывает.

– Я ухожу. – Несмотря на это и четыре стакана виски Фрица с души воротит вновь глядеть Шафранеку в глаза. Поэтому он делает вид, что картина на противоположной стене коридора имеет куда как более привлекательный вид, нежели секретарь, а чтобы это не выглядело смущением, говорит холодно и отрывисто. – По делам. В восемь закроете. Я вряд ли вернусь.
Фриц уже было делает шаг к лифту, но жуткое ощущение раскалённой лапы на затылке заставляет его поспешно обернуться. Взгляды начальника и секретаря снова встречаются. И у Шафранека опять – чёрные дыры.
– Сюда.
Слово, которое должно было пояснить последнюю фразу Фрица, останавливается посреди коридора, аккурат между собеседниками, точно посетитель, не знающий, куда ему идти. Теофил не хотел его говорить, Шафранеку не нужно было его слышать, но оно появляется и вносит в становящуюся с каждой секундой всё более неловкой сцену ещё больше неловкости. И Фрицу искренне кажется, что он заснул и попал в театр абсурда.
Эта мысль, впрочем, помогает ему выйти из ступора, развернуться и зашагать к лифту. Но, к несчастью, не помогает остановить свою же руку, и та – предательница! – осторожно трогает шерсть на затылке, будто и правда проверяя, не появилась ли там обожжённая дыра. Дыры, разумеется, нет. Как нет теперь у Теофила и доверия к членам собственного тела.

Часом позже Фриц поднимается по белоснежным ступеням к дверям особняка Джованни Гатто. Особняк этот находится чуть в стороне от города, так что добираться до него приходится на автомобиле. Кипенно-белый, разлёгшийся, словно его хозяин на подушках, посреди крохотного личного парка Гатто, он кажется перенесённым сюда прямиком с малой родины Джованни. А может, так оно и было на самом деле? В конце концов, глава преступного синдиката может позволить себе и не такое.
Этот визит незапланированный, спонтанный – в первую очередь, для самого Фрица, – однако он почти уверен, что Гатто не будет возражать против его компании. Ему трудно объяснить, на чём строится подобная уверенность – несмотря на вот уже довольно длительное сотрудничество, они всё ещё остаются заложниками отношений «начальник – подчинённый», в которых роли распределены раз и навсегда. Однако Гатто, в отличие от Фрица, для которого слово «иерархия» является едва ли не ключевым, всегда относился к этому с изрядным попустительством и вспоминал о своей власти обычно лишь в моменты недовольства. В остальные моменты он был другом всех окружающих, не разбирая чинов и званий – конечно, только до тех пор, пока окружающие не допустят какой-нибудь ошибки.
Интуиция срабатывает, как часы. Стоит лишь Теофилу возникнуть на террасе, где восседает Гатто в окружении своего многочисленного гарема, как хозяин приподнимается на своём мягком ложе, что для него служит знаком наивысшего расположения.
– Фриц, дружище, – тянет Джованни улыбчиво, поводя усами вверх и вниз. – А мы только тебя вспоминали.
– Вот как? – приподнимает бровь Теофил, оглядывая террасу. Четыре кошечки сидят у ног Гатто, чуть поодаль торчат головы музыкантов, выглянувших, чтобы посмотреть на нежданного гостя, а посреди замерла ещё одна киска, на порядок краше своих товарок. Очевидно, что приход Фрица остановил её танец: она замерла в неестественной позе – спина выгнута назад, руки воздеты к потолку, одна нога отставлена в сторону и опирается лишь на носок, – но она стойко сохраняет своё положение, и лишь скошенные глаза оценивающе блестят на Теофила. Её костюм заставляет задуматься о том, что танец был восточным, что, впрочем, подтверждала и музыка, которую Фриц слышал на подходе. – Тогда, наверное, мне стоило надеть феску.
Джованни разражается густым смехом и делает ленивый взмах пухлой белой лапой, подзывая Фрица ближе.
– Я бы предпочёл увидеть тебя в костюме для восточных танцев. Кстати, ты знал, что существует специальный танец живота, который исполняют мужчины? Ирис сказала, что у неё есть знакомый учитель. Не желаешь?
– Чтобы танцевать танец живота, нужно этот живот иметь, – глубокомысленно отзывается Теофил.
Гатто хохочет в голос.
Фриц вежливо показывает зубы.
Отсмеявшись, Гатто машет лапой танцовщице, и та послушно замирает по стойке «смирно». Глядя на неё, Теофил вновь вспоминает Шафранека, и его почти пришедшее в норму настроение начинает неуклонно скользить вниз. И потому он почти благодарен Джованни, когда тот, отсмеявшись, предлагает чуть более серьёзным тоном:
– Ладно, пёс с ним, с Востоком. Хочешь, я скажу музыкантам сыграть что-то более привычное? Что ты умеешь танцевать – вальс, фокстрот?..
В голосе Гатто явно звучит намёк на то, что предложение сплясать – прямой приказ. Что ж, если уж пришёл добровольно в цирк, то изволь рядиться в клоуна. Фриц проглатывает вздох у самых губ.
– Танго.
– Танго? – голубые глаза Джованни становятся совсем круглыми. – Ты серьёзно? О-о, в таком случае я дрожу от предвкушения. Эй, крошки, кто сможет составить компанию господину Фрицу?
– Я смогу, мистер Гатто.
Всё та же танцовщица. Теофил оборачивается и окидывает её критическим взглядом. Она дерзко перехватывает его взгляд своим, и по шерсти Фрица прокатывается волна недовольства. Однако Гатто, разумеется, подобных мелочей не замечает.
– Ирис, детка, а ты не устала?
В его голосе нет заботы – только волнение скупого хозяина за дорогую игрушку, которая не дай бог испортится.
– Для Вас я готова танцевать хоть круглые сутки, – широко ухмыляется та.
Фриц морщится – так, как если бы надкусил лимон и заел его лаймом. Он терпимо относится к женщинам, но есть в них, по его мнению, как минимум одна черта, за которую всё женское племя надо истребить под корень, а именно их чудовищное, титанических размахов лицемерие. Смотреть на мужчину так, словно без него вся её жизнь будет кончена, а потом вильнуть хвостом и уйти, бросив на прощание «Прости, дорогой, мне нужны были лишь твои деньги». Конечно, Теофил признавал, что не все женщины такие, однако стоящая сейчас перед ним танцовщица явно принадлежала к числу подобных вампириц.
– Ну тогда – музыка!
После секундной заминки оркестр затягивает нечто, отдалённо похожее на танго. Ирис властно протягивает лапу Фрицу. И между ними и миром вырастает стеклянный барьер.
Теофил едва может вспомнить десяток терминов из танго-словаря, однако тело подобным не грешит и делает всё на автомате. Плавно наклоняется вперед, когда Ирис негромко говорит «Милонегро» – самая контактная разновидность танго, грудь-в-грудь, так близко, что лист бумаги, прижатый телами партнёров, не упадёт на землю, – принимает на себя её небольшой вес, властно обхватывает податливое тело. Сознание ехидно хихикает, когда девушка вздрагивает от холода железной лапы на своей спине, но замолкает, когда она в отместку ведёт лапкой с выпущенными коготками по его бедру – не сильно, но ощутимо. Что ж, туше, малютка Ирис.
Восемь базовых шагов, – салида, – после вперёд и два раза в сторону, – басе, – боковая цепочка шагов вперёд, в сторону, назад, и снова в сторону, – кадена, – и, – корте, – прерванное движение, первый маленький пик танца. Дальше ритм будет ускоряться, мелодия – становиться жарче, движения – энергичнее. Обычно как раз в этот момент ты остаёшься наедине с партнёром, и становится неважно, кто на вас смотрит и смотрит ли вообще, что за музыка играет, да и есть ли она, эта музыка – всё теряет смысл, кроме глаз партнёра и его горячего тела в твоих руках.
Однако на сей раз Фриц продолжает равнодушные, лишённые эмоционального накала движения, не видя ровным счётом ничего в глубине прекрасных жёлтых глаз Ирис и борясь со смутным желанием оттолкнуть её от себя, да посильнее. Наверное, впервые за свою практику танцора танго он разбирает слова песни, под которую пляшет. Тягучий голос вокалиста без всякого надрыва выводит: «Я спрыгнул с моста, но никто не заметил. Я пришёл в гостиницу, где снял двухместный номер с душевой, однако никто не постучался». Это звучит удивительно неправильно и правильно одновременно – идеальный саундтрек для происходящего на террасе Гатто марионеточного действа. «Телефон звонит на тумбочке, кто-то шепчет «Привет» – я не знаю. Слишком много слов после стольких миль… Кто-то шепчет «Привет» – я не знаю, я не знаю…». Фриц ощущает мгновенную, и оттого почти болезненную связь с невидимым певцом. Точно укол иглы прямо в душу.
Насмешливый взгляд жёлтых глаз напротив действует отрезвляюще. Она знает, она же прекрасно знает, что танго так не танцуют. Глаза маленькой девочки, слишком рано научившейся извлекать максимум из своей хорошенькой внешности. Глаза существа, сознательно отдающего своё тело на заклание ради своих же сиюминутных желаний. Глаза – потухшие звёзды… звёзды…
На ум лезут чёрные дыры Шафранека, но, к счастью, в эту секунду музыка замолкает, и партнёры с одинаковой поспешностью отстраняются друг от друга. А через мгновение по террасе разносятся жидкие всплески аплодисментов – это Гатто хлопает в ладоши, пришедший от танца в настоящий восторг.
– Браво! Браво! Фриц, Ирис – моё почтение.
Теофил поворачивается к Джованни и молча кланяется, проглатывая комментарий о том, что Гатто ни пса не понимает в танцах.

Пояснение к части 2

Автор, как и Гатто, ни пса не понимает в танцах, но он много читал.
***
Песня, под которую танцуют Фриц и Ирис - "Nescio" группы Nits.

Часть 3

Я поймаю тебя в сети,
И когда ты научишься любить меня,
Я уйду своей дорогой.
Yaki-Da, «Teaser on the Catwalk»


После танцев они в полном составе – за исключением музыкантов, конечно – перемещаются в одну из комнат особняка, где такие же кошечки, разве что одетые чуть поскромнее, уже накрывают на стол. В меню Гатто, как обычно, деликатесы и море алкоголя. На последнее, собственно, Теофил и рассчитывает.
Он пробегает взглядом по ярким этикеткам, ожидая, пока хозяин займёт своё место во главе стола. Виски, коньяк, добрый десяток вин на любой вкус и цвет, водка, ещё водка, как славно она спасала от стужи в те далёкие годы заграничной службы, ликёр – это Гатто для девочек расщедрился, сам он такого не пьёт, – одним словом, выбирай, что душе угодно. Фриц решает не рисковать и не смешивать, а потому, дождавшись отмашки хозяина, щедро плещет в свой стакан виски. Голову потерять, конечно, хотелось бы, вот только даже это стоит делать с умом.
Кошечки, хихикая на грани слышимости, рассаживаются между двух мужчин и почти сразу же начинают пить, готовясь к очевидной развязке вечера. Фриц в очередной раз думает о том, как у женщин всё просто, и проглатывает вздох вместе с виски.
– Однако ты чертовски вовремя решил меня навестить.
Одна из немногих положительных черт Джованни – он редко лезет собеседнику в душу. Фриц поднимает на него глаз.
– Рад, что моё присутствие пришлось ко времени.
– Ещё как. Я уж было начал бояться, что этот вечер пройдёт так же скучно, как предыдущие, и как раз думал, а не пригласить ли мне кого в гости – а тут ты. Мысли читаешь?
– Просто я всегда рад Вам услужить.
За годы работы на Гатто Фриц мастерски научился произносить подобную пошлейшую лесть, не дёрнув и ухом, и потому почти не ощущает того отвращения, что коробило его в первые годы. Но – ещё один плюс в копилку Джованни – на службе у него многому учишься. В частности, смирению.
– Льстец, – мурлычет томно глава синдиката. – Но за это я тебя и люблю. – Он прикладывается к бокалу – красное вино, вечер точно кончится оргией, – а потом вдруг интересуется. – Кстати, а у тебя как по этой части?
– По какой?
Фрицу говорить о сексе совершенно не хочется, однако кто его спрашивает.
– Не валяй дурачка, ты понял, о чём я говорю. Последний раз я видел тебя у мадам Линды больше месяца назад. Неужели завёл себе кого-нибудь?
– Нет, – вынужден признать Фриц. Обычно он не испытывает проблем с разговорами на интимную тему, однако придерживается старомодного мнения о том, что поднимать её за ужином – дурной тон. Впрочем, Джованни Гатто и хороший вкус? Скорее уж собаки полетят.
– Ну тогда я решительно не понимаю, с чего это вдруг ты предался подобному воздержанию.
Кошечки уже откровенно смеются, едва прикрывая алые, напомаженные ротики лапами. Чтобы не видеть их клоунских губ, Теофил концентрирует всё своё внимание на бутылке и стакане.
– Или… Фриц, только не говори мне, что и тебя настигла импотенция! Я этого не переживу.
Гатто демонстративно хватается за грудь с правой стороны, – вот всадить бы нож в твоё жирное сердце, мигом бы запомнил, что оно слева, – а сам едва сдерживает смех. Теофил вынужденно раздвигает губы в ответной улыбке.
– Ну что Вы.
Он отчаянно надеется, что на этом тема исчерпает себя, однако у Джованни, очевидно, есть какая-то идея, какой-то план, воплощением которого он в данную минуту занимается. Так что остаётся лишь покориться и переждать.
Отвечая его мыслям, Гатто решительно ставит бокал на стол.
– Нет, я тебе не верю. Докажи, что у тебя всё в порядке.
И белый кот кивает на софу, стоящую в нескольких шагах от стола. Потом милостиво поясняет:
– Выбери любую и трахни её, чтобы я убедился, что у тебя всё работает. Не желаю держать возле себя импотентов, у них мозги тухлые.
– Мистер Гатто… – тянет Фриц, ещё лелея в душе крохотную надежду, что происходящее ещё можно обернуть в шутку, однако белый кот хмурится, становясь похожим на громадную снежную тучу.
– Ты станешь возражать мне, Теофил?
«Теофил» – это очень плохо. Хуже может быть только «мистер Теофил» и обращение на «Вы». Риск не стоит того.
– Разумеется, нет, мистер Гатто.
– Тогда в чём дело? Не можешь выбрать? Бери Ирис – мне понравилось, как вы смотрелись в танце.
Фриц косится на Ирис, и та вызывающим жестом облизывает губы. Отвратительно.
– Я не думаю…
– А тебе и не нужно.
Всё, дальше возражать никак нельзя. Ещё одно слово – и последняя песчинка упадёт на дно часов терпения Гатто, они перевернутся и пребольно ударят нерадивого подчинённого.
Фриц поднимается из-за стола, подходит к кошечке и церемонно подаёт ей руку.
– Мисс.
– Мистер Теофил, – томно вторит кошечка, с видом победительницы вкладывая свою лапку в его.
И они рука об руку, точно новобрачные перед алтарём, идут к софе. Фриц с холодным равнодушием думает, что будет чертовски забавно, если сейчас, после всего произошедшего, у него и правда не встанет, что, к сожалению, весьма вероятно, поскольку нужного настроения нет ни на грош, да и партнёрша оставляет желать лучшего. Неужели Гатто за все годы многочисленных любовных похождений так и не усвоил, что красотки редко бывают хороши в сексе? Они считают, что это их должны удовлетворять партнёры, и зачастую оказываются теми ещё брёвнами. Хотя, наверное, за кошечками Гатто, в первую очередь ценящего именно своё удовольствие, подобного не водится.
Фриц совершенно не хочет целовать Ирис, ему претит сама мысль о том, чтобы дотронуться до жирно-блестящего слоя алой помады на её губах, однако она, не успев усесться, уже тянется к нему жадно, хватая за галстук и впиваясь, – ну точно вампирица, – в его рот. Теофил машинально отвечает, помня о наблюдателе за спиной. Представь, что ты снимаешься в порно. Нет, так становится только хуже и гаже. Лучше вообще постараться забыть об окружающих, словно… словно… словно вы с Ирис продолжаете танцевать танго.
А что, не зря же говорят, что танец – это почти тот же секс, тем более танго, по праву считающийся одним из самых чувственных его разновидностей. Так что закрой глаза… и думай о музыке.
Темнота помогает сконцентрироваться на ощущениях. Словно возобновляя танец после затянувшегося корте, Фриц грудью прижимается к груди Ирис, чем срывает с её губ судорожный выдох – она уже успела лишиться верхней части своего немудрёного костюма, в то время как Теофил всё ещё в наглухо застёгнутом пиджаке. Пока кошка торопливо помогает ему раздеться, он целует её, глубоко, без остановок, открывая рот так, будто беззвучно поёт песню, – кто-то шепчет «Привет» – я не знаю, я не знаю, – и ловит себя на мысли, что с тем же успехом мог делать кунилингус, потому что ощущения ровным счётом те же самые. Но куплет кончается, надо переходить к новому движению – мордида, колено Фрица вторгается Ирис между ног, и та, оказав секундное сопротивление, разводит бёдра в стороны. Кажется, на кошечке уже нет никакой одежды, но, чтобы убедиться в этом, нужно открыть глаза, а Фриц не желает этого делать, как, впрочем, и смотреть на Ирис в принципе. Слушать музыку, следовать за ритмом, и танцевать, танцевать, пока они, обессиленные, не падут наземь – вот и всё, что необходимо.
Они одновременно подаются вперёд – снова упор грудь-в-грудь, после сакада – не только ногами, но всем телом, Фриц прижимается к Ирис, вторгаясь на её территорию, и она покорно изгибается, подставляя партнёру свои самые незащищённые места – горло, грудь, живот. Волна возбуждения прокатывается по телу Теофила, – наконец-то, – и он с рычанием в неё входит. Кошка вскрикивает, но в её голосе не слышно боли. Кажется, несмотря на всю свою дерзость, она действительно распалена происходящим и получает неиллюзорное удовольствие. Ирис послушно ведётся на амаге, обманное движение, и оказывается лежащей на спине, но после нескольких фрикций самовольно делает пьернасос, – её колено оказывается у Фрица на поясе, и стонет в голос до тех пор, пока того не настигает la petite mort.
– Восхитительно.
Хриплый голос Гатто возле самого уха заставляет Теофила вздрогнуть и открыть глаза. Морда Джованни совсем рядом, покачивается, расплывается в послеоргазменном тумане, кажется такой огромной, что заполняет своей белизной всю комнату, а за голубыми стёклами глаз извивается ядовитая змея похоти. Фриц приоткрывает рот; он чувствует, что нужно что-то сказать, но рассудок ещё не оправился от клинической смерти. А потом Гатто и вовсе сминает его губы властным поцелуем, и необходимость в словах отпадает сама собой.
Теофил снова закрывает глаз.
А когда открывает – Джованни рядом с ним, на пресловутой софе, уже трахает быстро и яростно одну из своих гаремных девушек. Его белая густая шерсть колышется в такт движениям, словно белоснежный парус, не закреплённый леерами. Из того состояния, в каком сейчас пребывает Фриц, это кажется почти величественным.
– Молодец. Не разочаровал. – сообщает Гатто между фрикциями. – Готовься к повышению.
– Простите?
Джованни поворачивает к нему голову. Если закрыть ему ладонью всё ниже шеи, то можно подумать, будто босс синдиката главенствует на очередном совещании.
– Я подумываю открыть новый филиал. А ему, как ты понимаешь, нужен директор. И после сегодняшнего триумфа я подумаю над тем, чтобы представить на следующем Совете директоров твою кандидатуру на этот пост.
Триумфа? Фриц задумчиво кивает. А почему, собственно, и нет?
– Чудно. В таком случае, увидимся на Совете.
Гатто кивает и переносит внимание на заскучавшую партнёршу. Фриц наспех одевается – фраза Джованни отдаёт ощутимым «Пошёл вон». Застёгивая брюки, он чувствует на себе взгляд вернувшейся за стол Ирис, но без труда его игнорирует и спустя минуту покидает белый храм разврата.
Голова Теофила столь потрясающе пуста, что в этот момент он чувствует себя почти счастливым.

Часть 4

Скажи мне, она целует тебя так же, как я?
Чувствуешь ли ты то же самое, когда она зовет тебя по имени?
Где-то глубоко внутри – знай, я смертельно тоскую,
Но по правилам игры я не могу нарушить молчание.
ABBA, «The winner takes it all»


На следующее утро Фриц долго, не моргая, пялится на потолок своей спальни. Ему не хочется шевелиться – этому немало способствует состояние порядочной паршивости, и он в кои-то веки малодушно ему потворствует. К счастью, Теофил уже давно пережил время, когда голова наутро после пьянки превращалась в полый чугунный шар, наполненный болью. Впрочем, ощущать своё тело подобием едва застывшего желе – тронь, и оно расплывётся по первой же горизонтальной поверхности, – ничуть не менее отвратительно.
Теофил следит, как потолок плавно меняет цвета с восходом солнца – графит, маренго, мышиная шерсть, пока не становится пыльно-белым, – и мысли, что ползут у него в голове, такие же серые и унылые. Ведь вчера не так много было выпито, так в чём же дело… Усталость? Старость? Истощение вследствие чрезмерной сексуальной активности после долгого воздержания? Последний вариант тянет за собой, как по нитке, смутный образ Ирис, тот – стеклянный блеск её глаз, за которым в воспоминания лезет влажная податливость мягких губ – и желудок Фрица скручивает болезненным спазмом.
Кружка горячего крепкого кофе более-менее, пусть и с упором на последнее слово, возвращает его в реальность. Терпкий вкус почти полностью смывает фантомное ощущение чужой слюны на языке, и сорока минутами позже Фриц чувствует себя в состоянии подумать о визите на работу. Нет, разумеется, он босс, и, прогуляй день, никто и слова ему не скажет, но с другой стороны, что делать дома? Сидеть у окна и глядеть на птиц? Слушать радио? Тем более что после обещания Гатто о повышении не будет лишним проверить состояние дел и самолично убедиться, что всё идёт, как надо.
Однако чем ближе автомобиль приближается к зданию компании, тем меньше Фрицу хочется что-то делать. Это не прокрастинация даже, а чистой воды апатия, и возникновение её вызывает у Теофила нехорошие подозрения, однако размышлять об этом почти физически больно. По-прежнему чувствуя себя ходячим желе, Фриц поднимается в свой офис и, пробормотав нечто вроде приветствия Шафранеку, исправно сидящему за столом возле его кабинета, запирается у себя.
После наполовину выкуренной сигары Теофил чувствует себя достаточно ожившим, чтобы хотя бы одним глазом, – каламбуры, основанные на своих же телесных недостатках, какая прелесть, – заглянуть в ждущие его внимания документы, после чего, постепенно втягиваясь, медленно, но верно достигает нижней границы своей нормы. И в тот момент, когда она благополучно преодолена, в кабинет без стука заходит кошка.
Сначала Фриц видит лишь белоснежные изящные икры её ножек. Затем, медленно поднимая взгляд – округлые бёдра, обтянутые юбкой, перехваченную поясом тонкую талию, грудь, вызывающе выглядывающую из выреза кремовой блузки, и – красные изгибающиеся губы, воспоминания о прикосновении которых ещё слишком свежи.
– Ирис.
– Мистер Теофил.
Она копирует свой же собственный тон. Подходит к столу, волнообразно распространяя вокруг себя ауру соблазнительной недоступности. И лишь приблизившись совсем вплотную, вновь подаёт голос:
– Вчера Вы не попрощались со мной. Я требую сатисфакции.
– Если хотите, я с радостью попрощаюсь с Вами сегодня. Нет, прямо сейчас. – Фриц словно окаменел. Его поза не изменилась ни на миллиметр с того момента, как за кошкой закрылась дверь: правая ладонь стискивает авторучку, локоть левой упирается в поверхность стола, в железных пальцах зажат лист бумаги. Ирис – последняя, кого Теофилу хочется видеть сейчас, и приходится делать над собой чудовищное усилие, чтобы не вскочить и не прогнать её силой. – Как Вы прошли мимо моего секретаря?
– Секретаря? – хлопает Ирис длинными ресницами. – В коридоре никого не было. Но, мистер Теофил, – ещё один маленький шажок, – разве Вы не рады меня видеть? Разве Вам не пришёлся по вкусу вчерашний вечер?
Стоит признать, Гатто хорошо её выдрессировал – Ирис даже не вздрагивает, когда Теофил с размаху опускает левую лапу на стол, отчего подпрыгивают все лежащие на нём предметы.
– А кто Вам сказал, что я хочу его продолжения?
– А разве нет? – На личике кошки – театрально-преувеличенное изумление.
Фриц отбрасывает ручку и смотрит на визитёршу в упор. Ему до жути хочется сказать ей всё, что он думает – мисс, зачем Вы строите из себя дуру, к чему этот фарс, говорите прямо, а лучше уходите прочь, проваливайте, мне нет никакого дела, будь Вы хоть правая лапа Гатто, хоть его серый кардинал, да хоть его тайный кукловод, просто оставьте меня в покое, – но он лишь слегка дёргает ухом.
– То есть, Вы пришли сюда за этим? Я, наверное, должен быть польщён…
– Вы пошляк, мистер Теофил, – томно, вопреки своим же словам, мурлычет Ирис и оказывается совсем близко. – Однако это лучше, чем заледенелый танцор танго.
Фриц ещё осмысляет её фразу, когда кошачье тело приземляется на его колени и бесстыдно льнёт к груди. Теофил слышит треск расходящегося шва её юбки, инстинктивно приоткрывает рот, чем Ирис немедленно и беззастенчиво пользуется, и вот уже её язык вовсю орудует у Фрица во рту.
А после этого и вовсе происходит сцена, словно бы вырезанная из комедийного фильма, – нет, из того глупого шоу в прайм-тайм, где актёры, играющие актёров, разыгрывают актёров, играющих рядовых граждан, и те под конец корчат удивление, как мимы провинциального цирка, – в дверь кабинета заглядывает Шафранек.
– Мис…тер… Ф…
Картина Мунка «Крик», только что лапы не вцепились в щёки, а лишь крепче прижимают к груди очередную пачку бумаг. Абсолютная неподвижность, и только бусинки зрачков мечутся в лучших традициях броуновского движения.
Теофил рычит. Он сам не отдаёт себе отчёта в том, запоздалая ли это реакция на самоуправство Ирис или же своевременная – на глупое поведение секретаря, однако рык неожиданно действенно срабатывает в обоих случаях: дверь в мгновение ока захлопывается, а кошка отдёргивает голову. Фриц пользуется паузой и, бесцеремонно схватив её за бедра, спихивает со своих колен.
– Мистер…
– Вон.
Кошка застывает, вскидывая брови – уж не ослышалась ли? Фриц тычет пальцем в дверь и рявкает во всю мощь лёгких:
– Вон!
Мгновенная метаморфоза, и вот уже перед Теофилом стоит кошкоподобное возмущение. Поджатые до состояния нитки губы, узкие щёлки глаз и единственный фырк, в котором при желании можно услышать длинную гневную тираду на полчаса минимум.
К счастью, у Ирис всё же есть крупица гордости, и она покидает кабинет, хоть и шваркает дверью, точно последняя базарная баба. Но даже такой исход – всё же исход. Фриц совершенно точно уверен, что явиться сюда было её собственной инициативой, а потому не допускает даже мысли, что она пойдёт жаловаться папочке Гатто. Следовательно, всю сцену можно охарактеризовать лишь как «досадный инцидент» и не более того.
Однако два часа спустя в двери кабинета величественно вкатывается властелин всея синдиката собственной белоснежной персоной.
– Мистер Гатто.
Отработанная схема: подъём – кивок – подход – почтительное доведение до кресла – вытяжка возле него. Тело вновь работает на автомате, пока мозг лихорадочно ищет объяснение, что Джованни забыл в его офисе. Теофил на девяносто процентов уверен, что виной тому Ирис, и уже готовит речь в своё оправдание – мол, как я мог, она ведь принадлежит Вам, мистер Гатто, – однако на сей раз повод попадает под десять положительных процентов. Джованни опирается на кулак, отчего его щека, словно тесто, мягко по нему расползается, и тянет:
– Ну как, ещё не передумал?
– Что Вы, мистер Гатто.
– А то смотри, я-то своему слову верен.
Чтобы скрыть откровенный скепсис на морде, Фриц подходит к столу – достать из него початую бутылку виски и стакан. Однако Джованни от угощения отказывается. Он следит из-под полуопущенных век, как Теофил одним движением вливает содержимое стакана в себя, и поясняет:
– Не подумай ничего такого, я просто проезжал мимо и у меня совершенно случайно выдалась свободная минута.
– Конечно, мистер Гатто.
– Так что, пользуясь случаем, хочу уточнить – новый филиал будет в Покио. Можешь уже сейчас готовиться к переезду.
Теофил с силой сжимает губы, чтобы не разразиться кашлем. Покио?
– Ты имеешь что-то против? – Реакция Фрица не уходит от взгляда Джованни.
– Нет, – вынужден признать Теофил. Он действительно не имеет ничего против переезда в другой город или даже в другую страну, однако это было сказано слишком внезапно.
– Вот и чудно. И помни, хоть твоя кандидатура и самая явная, в случае чего найдутся и другие претенденты. А теперь идём, проводишь меня до машины.
Испытывая внезапный приступ робости, Теофил не решается уточнить, кто именно эти претенденты. Да и так ли это важно? Подобное знание имело бы смысл лишь в том случае, если Фрицу вздумалось их устранить – во избежание здоровой конкуренции, так сказать. Однако ничем подобным он промышлять не собирается, и потому, подобрав таким образом оправдание собственному не-любопытству, покорно следует за Гатто.
Тот, однако, тормозит возле лифта, не торопясь жать на кнопку.
– Фриц, ты сегодня сам не свой. Мне больно на тебя смотреть. Скажи честно, у тебя что-то случилось?
И снова этот тон рачительного хозяина. Ну уж при мне-то могли бы не строить обеспокоенность и сочувствие, в самом деле, будто мы друг друга неделю знаем. Фриц вынужденно улыбается.
– Я просто вчера слегка перебрал.
– Ой ли? – хмыкает Гатто, кладёт лапу на плечо Фрица, заставляя того наклониться. А после чуть тише сообщает ему на ухо. – А ты знал, что танго раньше танцевали исключительно мужчины?
– Мистер Гатто… – Теофил мучительно думает, что на это ответить – фраза начальника ни к селу ни к городу, а подобные перемены тем никогда не давались для Фрица легко. Но тот сам перебивает подчинённого.
– Джованни, дорогой Фриц, просто Джованни.
– Джованни, – тупо повторяет Теофил.
Поцелуй следует совершенно логичным завершением данной сцены.
Нет, сегодня Фриц явно переживает тот самый день, который время от времени приходит к любому коту, даже если он почти директор нового филиала компании – тот самый день, когда не хочется ничего решать, а только пить, бездумно смотреть в окно и послушно идти туда, куда тебя ведут. В новом приступе покорности Теофил терпит нежности босса, и даже, кажется, отвечает на его поцелуй – машинально, совершенно не следя за тем, что там делают его губы, – и чувствует себя манекеном с отрезанными нитками, когда Гатто, помахав лапой на прощание, уносится вниз грохочущим как чёрт лифтом.
Из приступа кататонии его выводит вторичное прикосновение раскалённой лапы к затылку. На сей раз нейронные связи мозга срабатывают как надо, и Теофил не только успевает перехватить свою лапу до того, как она дёргается вверх, но и безукоризненно скользит глазом по коридору таким образом, чтобы не поймать взгляд секретаря. Нет, ему вовсе не стыдно, что Шафранек оказался свидетелем случившегося, хотя ситуация получилась более чем двусмысленной, с учётом недавнего визита Ирис. Просто… просто если сейчас заметить секретаря, то нужно будет снова входить в роль начальника, а делать это, откровенно говоря, сил нет.
И потому Фриц не глядя проходит мимо Шафранека. Лишь на пороге кабинета замедляет шаг и бросает равнодушно:
– Подготовьте мне документы на выезд за границу. Желательно, чтобы завтра они были у меня на руках.
Тот бормочет в ответ нечто, что Фриц интерпретирует как «Конечно, мистер Теофил», и, вполне этим удовлетворившись, заходит в кабинет, запирая за собой двери с твёрдым намерением избегать посетителей всю оставшуюся часть дня.

Часть 5

Я не раз хотел уйти,
Но это не так-то просто, когда душа рвется на части.
Так что я просто день за днем мирюсь с этим,
И сейчас все, что я могу – оставить решение за тобой.
Остановись, пока не порвал мою душу на куски,
Остановись, пока не разбил мне сердце,
Остановись!
Sam Brown, «Stop»


Впрочем, посетители и сами к нему не рвутся, в кои-то веки предоставляя Фрица самому себе. Сперва он ловит от этого настоящее удовольствие, спустя час одиночество начинает поднадоедать, а спустя ещё полчаса Теофил близок к тому, чтобы отпереть дверь и проверить, не ждёт ли его кто в коридоре. Но, верный своему слову, он преодолевает свой порыв и откидывается в кресле.
Фрицу приходит в голову, что у него уже давненько не было подобной минуты – когда вокруг тишина, и негромкое тиканье настольных часов кажется барабанным боем, и можно расслышать ток собственной крови в ушах, и кажется, что кроме тебя в огромном здании нет ни одной живой души. А если к тому же не глядеть при этом в окно, то и во всём большом городе.
Теофил прислушивается к себе, удовлетворённо отмечая, что утренняя апатия почти полностью прошла, уступив место привычной деятельной ухватистости. Если бы Ирис навестила его сейчас, он не допустил бы этого поцелуя, да и от Гатто, наверное, смог отбрехаться. Однако они словно чувствовали – нагрянули именно тогда, когда Фриц не сумел дать им отпор, и нагло этим воспользовались. Теофил щурится и вздёргивает верхнюю губу. Ничего, это не последний раунд. Победа в одном сражении – ещё не победа в войне, не так ли?
Злость чёрной кляксой расползается по мыслям Теофила. Но сейчас ему не хочется поддаваться ей, и, чтобы отвлечься, Фриц включает радио. Обычно оно молчит – ему не нужен лишний шумовой фон, да и настраивать его долго и муторно, но сегодня можно, пожалуй, сделать исключение.
Звук стоит на минимуме, однако Теофил всё равно болезненно морщится от зубодробительного, скручивающего уши в трубочку белого шума. Сжимая челюсти, он крутит ручку, ища хотя бы обрывок человеческой речи. Его упорство вскоре вознаграждается, и на пятой минуте настройки сквозь треск помех прорывается меланхоличное:
– Мои мысли уносят меня в пролетевшие года. С трудом верится, что это я отражаюсь в оконном стекле, с трудом верится, что всё случившееся должно было произойти.
Пение солиста группы «Дитя Афродиты» – эту приставучую композицию крутили буквально повсюду года два назад, – сопровождается ненавязчивым аккомпанементом пианино, и в целом песня весьма неплоха, однако её лирический тон идет совершенно вразрез с настроением Фрица, и тот поворачивает ручку. А что, было бы неплохо изобрести прибор, который мог бы заставить женщин молчать. Хотя почему только женщин? В принципе любого трепливого собеседника. Р-раз – и он уже беззвучно шлепает губами, пока ты отдыхаешь от его болтовни... Мысли Фрица прерывает бодрый мотив «Поцелуя»:
– Детка, ты и я – мы как тринитротолуол, поджигай динамит! Двойная проблема, непреодолимо помноженная надвое – опасность в тебе, опасность во мне, опасность в нас, я знаю это!
Вот только песен про проблемы не хватало. Новый поворот ручки – и из динамика льётся концентрированная тоска «Орлов»:
– Скажи мне, что ты не уходишь, скажи, что не покинешь меня, скажи, что ты останешься, пожалуйста, скажи, что ты останешься со мной, детка.
– Нет! – рявкает обозлённый Фриц вслух и до упора выворачивает ручку. И неожиданно слышит чей-то голос, едва различимый за помехами:
– …то есть Вы хотите сказать, что дети попросту добиваются внимания?
– Верно. Причём, должен подчеркнуть – любой его формы, в том числе и негативной.
Второй голос немедленно наводит Теофила на мысли о мозгоправе. Он, правда, самолично никогда подобных врачей не посещал, и потому мнение его основывается исключительно на опыте, полученном от теле- и радиопередач. А первый собеседник тем временем продолжает заинтересованно выспрашивать:
– Иными словами, ребёнок, добиваясь внимания, будет шалить специально, зная даже, что его за это накажут?
– Мой опыт детского психолога позволяет с уверенностью заявить, что телесное наказание не останавливает подобное поведение, но даже, напротив, может усилить его. Разумеется, это относится не ко всем детям, а только к тем, чьи родители или опекуны ограничивают эмоциональный контакт с ребёнком исключительно наказанием.
– И что, это их удовлетворяет?
– Как ни странно, да – телесное наказание, если, конечно, оно не применяется хладнокровно, вполне удовлетворяет насущную потребность ребёнка в эмоциональном контакте. Со стороны это может казаться ненормальным…
– Похоже на мазохизм.
Психолог секунду молчит – как кажется Фрицу, с укором. После сухо поясняет:
– Это никоим образом нельзя считать мазохизмом. Ребёнку не нравится боль, однако он готов терпеть её, пока родители уделяют ему внимание. Видите ли, мазохизм…
– Большое спасибо, доктор, однако время нашей передачи подходит к концу, – быстро перебивает его репортёр, очевидно, не желая продолжать скользкую тему. – Итак, уважаемые радиослушатели, в эфире была передача «Бить или не бить – мой ребёнок не слушается» и её ведущий Джеймс Милиск. А просвещал нас сегодня…
Преувеличенно-жизнерадостный голос Джеймса Милиска пропадает в треске и шорохе новой волны помех, и имя детского психолога остаётся тайной. Теофил выключает радио и в наступившей тишине медленно прохаживается по кабинету, невольно задумавшись над словами врача. Они побудили в нём какое-то смутное воспоминание, какую-то ассоциацию, хотя это странно, ведь у Фрица нет ни детей, ни даже малолетних родственников. Однако все его попытки добраться до первоисточника ни к чему не приводят, и от этого Теофил медленно, но верно начинает закипать – впрочем, замечает он это далеко не сразу, а лишь в тот момент, когда ловит себя на желании шваркнуть об пол что-нибудь тяжёлое, причём совершенно не имеет значения, что именно.
Глубокий вдох. Задержка десять секунд. Вы-ы-ыдох… Так-то лучше.
Фриц возвращается за свой стол и нажимает кнопку телефона.
– Шафранек, зайдите ко мне.
Секретарь молчит, и Теофилу на мгновение кажется, что он только что вещал в пустоту – не самое приятное ощущение, говоря по чести. Однако полминуты спустя Шафранек соизволяет-таки явиться пред светлые очи начальника. Фриц на мгновение теряется – секретарь выглядит так, будто в одно и то же время у него умерла мать, его бросила девушка и он узнал, что болен раком. Одним словом, откровенно жалко.
Но Теофил быстро преодолевает удивление – в конце концов, ему нет дела до того, что там творится в жизни Шафранека, – лишь делает себе вторую за сутки отметку отправить его к врачу и интересуется:
– Вы приступили к подготовке документов?
Секретарю снова удается его поразить – вместо обычного «Разумеется, сэр» он отрицательно качает головой.
– Позвольте спросить, почему? – терпение, Фриц, терпение. – Мне кажется, я ясно сказал, что это срочно. Или же на Вас висит так много неотложных дел, что Вы не знаете, за какое взяться?
Шафранек вновь отвечает тем же жестом. Складывается впечатление, что ему совершенно всё равно, кто и что ему сейчас говорит. Взор Теофила медленно заволакивает красная пелена ярости.
– Извольте открыть рот и отвечать на мои вопросы.
Фриц едва понимает свои же слова, поскольку те звучат одним длинным непрерывным рычанием. Что поделать, гены пальцем не задавишь – тем более гены предков-хищников. Но это его совершенно не заботит, поскольку на данном этапе все мысли сконцентрированы лишь на одном предмете, и этот предмет – его секретарь.
Не меняя позы, Шафранек бесцветно роняет:
– Нет, сэр, я сделал всё, что Вы велели.
– Тогда в чём причина?
Шафранек начинает было снова качать головой, но в последний момент спохватывается:
– Объективно говоря, её нет.
Фраза не закончена, и Теофил по-глупому ведётся:
– А субъективно?
Он добивается, наконец, того, чтобы секретарь поднял голову, и только тогда понимает, почему Шафранек не сделал этого раньше. За те эмоции, что отражаются сейчас на морде палевого кота, любой драматический актёр не задумываясь отдал бы правую руку. Куда там Эдипу, осознавшему, что возлюбленная жена – его собственная мать, куда Джульетте, узнавшей Ромео в трупе у своих ног…
На глазах секретаря погибают под пеплом и лавой родные Помпеи.
– Вы хотите наказать меня – ну так наказывайте, что же Вы сидите? Вот он, я, тут, прямо перед Вами, заявляю в лицо, что я не выполнил Вашего приказа и не стану его выполнять. Просто избейте меня, как обычно, а лучше убейте совсем, и покончим с этим!..
Цепочку ассоциаций с античностью уже не остановить, и новым образом, что приходит Фрицу на ум, становится Прометей. Наверняка точно так же стоял перед Зевсом и кричал ему в лицо бранные слова. Шафранек, в отличие от титана, не бранится, конечно, однако всем своим видом изображает святого мученика. И это неожиданно быстро отрезвляет Теофила. Будто бы его собеседник и правда похитил огонь, только вот – его внутренний огонь, личное пламя его гнева.
– Так вы теперь решаете за меня?
В голосе Фрица – скрежет застывающих льдин. Шафранек немедленно уменьшается, а плечи его сотрясает привычная дрожь.
– Н-нет…
– Молчать. Вы уже достаточно сказали.
– Но мистер Теофил!..
Секретарь прикусывает язык, когда лапа Фрица опускается на крышку стола. Ему бы надо поучиться выдержке у Ирис.
– Мне неприятно осознавать это так поздно, однако Вы, кажется, неверно истолковываете мои меры по Вашему воспитанию. Я делал это из благих побуждений, надеясь однажды сделать Вас настоящим котом, однако Вы, как я понимаю, изначально были необучаемы, и я совершенно зря тратил на Вас своё время. Что ж, я готов признавать свои ошибки, а потому с завтрашнего дня можете быть свободны от должности секретаря. Я подберу на Ваше место кого-нибудь более компетентного.
Теофил ждёт ответа не меньше минуты. Однако охватившее его ледяное спокойствие позволило бы вытерпеть и не такое. Он с некоторой скукой глядит, как Шафранек едва заметно покачивается, примёрзнув к месту, и рассматривает нечто у себя под ногами. Когда это Теофилу надоедает, он косится на часы – и в ту же минуту секретарь решается подать голос.
Звучит он мертвее, чем у металлического робота-убийцы из прошлогоднего фильма.
– Могу я просить отсрочки на две недели?
– Не вижу в этом смысла, – раздражённо отзывается Фриц. – Или Вы и слова «завтра» не понимаете?
– Я хотел бы найти себе преемника…
– Не стоит, я займусь этим сам.
– …и подготовить текущие дела к передаче.
Этот аргумент уже более весомый. Лучше, конечно, выгнать секретаря поскорее и нанять кого-то компетентного, что, строго говоря, стоило сделать уже давно, однако, если память не подводит Теофила, сейчас у компании действительно много важных договоров и контрактов, ответственность за большинство из которых лежит как раз на секретаре, и новичок, придя на неподготовленное место, вряд ли сумеет мгновенно во всём разобраться. Поэтому Фриц поджимает губы и нехотя цедит:
– Неделя. Сегодня пятница, так что не позднее вечера следующей жду Вашего заявления об уходе на моём столе. Свободны.
Не проронив больше ни слова, Шафранек разворачивается и покидает кабинет. А Фриц чувствует себя так, словно только что наконец-то вскрылся застарелый, почти ставший родным, однако доставляющий изрядные неудобства нарыв. Эдакий коктейль «Уайт Трэш»: вместо виски – боль, вместо кофейного ликёра – облегчение, вместо сливок и льда – едва ли не сладкое ощущение собственного превосходства и холодный привкус новизны.
Надо как следует надраться, – думает Фриц, однако остаётся в кресле до тех пор, пока ночь не придавливает город и его жителей всей своей бесплотно-колоссальной массой.

Пояснение к части 5

Песни, которые играли по радио:
- Aphrodite`s Child, "It`s five o`clock"
- Kiss, "Danger Us"
- The Eagles, "What do I do with my heart"
***
Речь психолога во многом взята из монографии Казимира Обуховского "Психология влечений человека".

"Терпкий виски, сладкий чай" на Фикбуке

запись создана: 24.12.2016 в 21:44

@темы: Движущиеся картинки, Тем временем в Р`льехе, Содомское греховодье, ...и в повисшей тишине раздавался натужный скрип пера

---

Каррент муд

Наверное, все идет, как нужно.
Наверное, так и должно быть.
Наверное, я благодарна.
Наверное.





Еще одна неделя, боже мой, всего одна.

@темы: Тем временем в Р`льехе