Про Тадеуша (не Костюшко) и тюльпаны, дубль 2

[biblio-inkvi]

Название: Красный тюльпан, желтый тюльпан
Автор:  Кьяроскуро
Фэндом: Ориджиналы
Пэйринг или персонажи: м/м
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет (проходной), Слэш (яой), Романтика, Драма
Размер: планируется Миди, написано 12 страниц
Кол-во частей: 2
Статус: в процессе

Глава II

Впрочем, разговор о плане с перевоплощением в девицу после того вечера не поднимался. Пан Фредерик был слишком возмущен и оскорблен тем способом, с помощью которого жена хотела уберечь сына, и, несмотря на всю свою немалую любовь к Каролине, не мог заставить себя с ней поговорить – предложить ей, к примеру, иной вариант, до которого граф додумался лишь на следующее утро, а именно: поднять старые связи, оставшиеся у него еще с русско-японской войны, и попытаться пристроить Тадеуша к штабу. Посему Корс-Красовицкий пустил дела семейные на самотек, давая себе время остыть, и с головой ушел в проблемы соляных шахт.
Последние, к слову, были весьма значительны, ибо шахтеры, прознав о войне, почти единодушно решили отправиться на фронт – многие из них имели семьи в России и горели желанием их защитить. Подобное развитие событий категорически не устраивало Корс-Красовицкого, хотя он и был в глубине души горд смелостью своих рабочих: контракты, что он заключил с ними, утрачивали свою силу лишь в конце декабря сего года, а это значило немногим менее пяти месяцев простоя шахт и потери немыслимой суммы денег, какую граф позволить себе никак не мог. И потому он целыми днями пропадал в кабинете с управляющим, а тот, в свою очередь, дневал и ночевал с начальниками шахт. Последние же бились, как могли, упрашивая рабочих, увещевая их и угрожая им, но успехи были ничтожны: из двух с половиной тысяч человек согласились остаться лишь семь сотен (в основном, жители Кельце), остальные же ратовали за скорейшее расторжение контрактов. И пан Корс-Красовицкий, видя это, мрачнел все более с каждым новым днем.
Не радовалась и графиня – все сновала по дому, занимая себя лихорадочной деятельностью, долженствующей помочь ей отогнать от себя тяжелые мысли: то следила за тем, как горничные убирают дом, то уходила на кухню и подолгу сидела там, не обращая внимания на запахи и глядя, как работает повар, то выходила в сад и тенью скользила за садовником, провожая глазами каждую травинку, вытянутую им из земли. Лишь к вечеру отводила она от слуг свой зоркий глаз и усаживалась у камина с вязанием. Но получалось у нее необычайно дурно – Каролина беспрестанно отвлекалась, забывала считать петли, нити путались, спицы выскальзывали из рук. Порой, устав от этого, она бросала вязание, и тогда на глаза графини волей-неволей наворачивались слезы. Но после Каролина со злостью их утирала и с удвоенной силой принималась за рукоделие, с тем лишь, чтобы снова, спустя несколько минут, отвлечься и позабыть петли, не пройдя и одного ряда.
Но ей было отчего изнывать от беспокойства и страха – сама она была родом из Австро-Венгрии, из небольшого городка Эйзенштадта, близ Бадена, и когда империя объявила России войну, почувствовала себя будто между молотом и наковальней. Здесь, в Польше, была ее семья – муж, сын, – был ее дом, ее хозяйство, взлелеянное ею за почти три десятка лет упорного труда. Но в Эйзенштадте оставался ее старик-отец, трое ее братьев, бывшие совсем маленькими, когда она восемнадцатилетней девушкой покинула отчий дом и перебралась в мужнино имение. И братья теперь, наверняка, уже воевали с русскими где-нибудь подо Львовом. И сердце ее рвалось напополам.
Мучения Каролины умножал и муж. Граф категорически запретил ей писать к родным, объясняя это все той же пресловутой войной – перехватят, мол, твое послание, и обвинят тебя в сношениях с врагом, а вместе с тобой и нас с Тадеушем заодно. И графиня не могла не признать его правоты. Она согласилась – чтобы потом все мучиться, мучиться неизвестностью, пытаясь утолить свою жажду знания газетными статьями да разговорами келецких сплетниц. Но этого ей было катастрофически мало, и беспокойство грызло ее все сильнее с каждым днем.
Тадеуш на фоне родителей выглядел почти беспечно – он все также почивал до полудня, после неспешно завтракал, читал, катался на лошади. Все было как обычно, лишь вечерние выходы в город и ужины с друзьями пришлось заменить полудобровольным затворничеством в доме. Он почти не выказывал признаков беспокойства, и лишь очень внимательный глаз мог бы заметить, что улыбка его, не так давно бывшая открытой и искренной, стала натянутой, едва ли не искусственной, что во взгляде Тадеуша затаился страх, а на дне серых глаз заплескалась тоска, что все чаще и чаще юный Корс-Красовицкий стал будто бы уходить в себя, в свои мысли, не замечая в эти мгновения никого вокруг и не реагируя на раздражители извне.
А дело было в том, что внутри Тадеуша шла напряженная, беспрестанная работа мысли. Юный граф раз за разом пытался найти однозначный ответ на вопрос «правильно ли я поступил?». Правильно ли, что он не пошел защищать свою страну, свой народ? Правильно ли, что согласился выдавать себя за девицу, лишь бы избежать мобилизации? Правильно ли, что он, слабый человек с ничтожными силенками попытался противостоять современному могучему, паровому Аресу, пусть и подобным унизительным способом?..
Ответа на эти вопросы у него не было. Тадеушу казалось, будто он ходит по замкнутому кругу и никак не может найти выхода, и это истощало его душевные силы не менее, чем изводил матушку вопрос о своей семье, оставшейся в Австро-Венгрии, или отца проблема с шахтерами.
Между тем время шло. Лето медленно, но верно приближалось к концу, и в воздухе с каждым днем все явственнее становился пьянящий запах поздних цветов и наливающихся яблок в садах.
Однажды утром Тадеуш проснулся от глухого, стройного грохота снаружи. Зевая, он поднялся с постели, раздвинул занавески и выглянул в окно. По дороге, ведущей в Кельце, маршировали русские солдаты.
Они двигались быстро, ровными рядами, и на взгляд Тадеуша были похожи меж собой, как братья – дорога на Кельце находилась почти в сотне метров от усадьбы, и с такого расстояния все они виделись лишь небольшими фигурками, вроде заводных кукол. Они двигались в молчании, и лишь их сапоги выбивали по дороге четкий, сильный ритм, придававший им окончательное сходство с марионетками.
Солдаты уходили на фронт – минуя Кельце, Енджеюв и Пильчув, – получив приказ как можно ближе подойти к Кракову. И Тадеуш, глядя на них, от всей души пожелал, чтобы поход их удался, чтобы Австро-Венгрия поскорее капитулировала и чтобы война не дошла до Кельце.

Когда русские прошли, оставив за собой лишь пыль, все клубящуюся за ними по дороге, навестить Тадеуша пришел его университетский приятель, Миклош Подлуцкий – несмотря на свой весьма именитый род, ярый националист и фанатичный поклонник Юзефа Пилсудского.
Подлуцкий был членом ППС, Польской социалистической партии. Вступив в нее в 1905 году (ему тогда едва минуло восемнадцать; родители его отнеслись к подобному увлечению сына с восхитительным равнодушием), он уже в конце января принял участие в Варшавской забастовке, требуя вместе с другими студентами возвращения в курс польского языка и отмены полицейского контроля. Спустя пять лет Подлуцкий стал членом «Стрелка» - полувоенной организации, готовящей юношей к войне, одним из руководителей которой был вышеупомянутый Юзеф Пилсудский. Последний, к слову, был в Польше довольно известной личностью – приговоренный в двадцать лет к ссылке в Сибирь за подготовку покушения на Александра III, вернувшийся оттуда ярым социалистом, ставший впоследствии организатором и главой ППС, Пилсудский был одним из тех, кто не сомневался в неизбежности войны и делал ставки на Германию и ее союзников.
Голова Миклоша была забита идеями Пилсудского – он перенял их еще до вступления в партию, но после того, как сумел познакомиться с Юзефом ближе (этому весьма поспособствовали отличные результаты Миклоша в «Стрелке»), буквально врос в них, впитал, как губка, всеми фибрами своей души. И потому Тадеуш не особенно любил общаться с ним – взгляды Подлуцкого, по поводу и без критикующего шляхту, не нравились ему. Но Корс-Красовицкий отчего-то не спешил порывать с приятелем отношения – было в Миклоше что-то такое, что не позволяло юному графу отказать Подлуцкому от дома.
Миклош возник в усадьбе Корс-Красовицких в своем обычном виде: залатанная, застиранная одежда, являющая собой не то подобие, не то пародию на национальный польский костюм, папироса в зубах, на губах изменчивая, подобострастно-брезгливая полуулыбка. Приятели пожали друг другу руки, и Тадеуш провел Миклоша в гостиную, попутно велев встреченной на лестнице служанке принести кофе ему и его другу.
- Я очень рад тебя видеть, - начал Тадеуш, когда они с Подлуцким уселись у незажженного по причине жары камина. – Как ты?
Корс-Красовицкий говорил с приятелем по-польски – Миклош, хоть и знал русский, ненавидел его и пользовался исключительно językiem polskim.
Подлуцкий дернул плечом.
- Хорошо.
В эту минуту в гостиной появилась служанка с подносом, на котором стояли две чашки, кофейник, исходящий ароматным паром, сахарница и молочник. Все это она торжественно водрузила на кофейный столик и удалилась, повинуясь кивку молодого графа. Тадеуш отослал ее, памятуя еще об одной особенности натуры Подлуцкого – если слуги начинали что-либо делать на его глазах, он тут же разражался тирадой про эксплуатацию свободных людей, равноправие всех классов общества или другой, не менее утопической идеей, от которой пани Каролина лишь качала головой, Казимир презрительно усмехался, Фредерик страдальчески морщился, а Тадеуш скрипел зубами, стараясь изо всех сил удержать на губах вежливую улыбку. И по этой причине кофе Корс-Красовицкий вынужден был разливать самолично.
- Сахар? Сливки?
- Нет, не нужно, - покачал головой Подлуцкий, посасывая папиросу. Дождавшись, пока Тадеуш наполнит его чашку, он подхватил ее и отхлебнул большой глоток, будто бы не чувствуя ни горечи кофе, ни его высокой температуры.
В отличие от приятеля, Тадеуш щедро насыпал себе сахару и плеснул сливок – едва ли не вполовину чашки. Он сделал маленький глоток и стал дожидаться продолжения разговора. Корс-Красовицкий не сомневался, что Миклош в конце концов не выдержит и скажет, зачем пришел. Ибо внезапному визиту последнего должна была быть какая-то причина – Подлуцкий был не из тех, кто коротал свои дни в праздности, гуляя по ресторациям или кафешантанам или просиживая вечера у друзей за картами и лафитом, как это делали те сокурсники Тадеуша, что принадлежали, как и он, к высшей шляхте.
Юный граф успел допить кофе и налить себе еще, когда Миклош, наконец, протянул:
- Видел сегодня, как эти по городу прошли.
Под «этими» Подлуцкий, разумеется, понимал русских солдат.
- Я тоже их видел, - осторожно кивнул Корс-Красовицкий.
- Поразительная наглость, верно? – Миклош быстро взглянул на приятеля.
- Наглость? – переспросил Тадеуш. – Отчего же наглость? Они лишь прошли мимо…
- …прошли мимо, словно по своей собственной земле! – Подлуцкий хлопнул себя по колену. – Словно они хозяева здесь! Как будто мало нам этого трижды бесполезного гарнизона!
- Почему же бесполезного? – поинтересовался Корс-Красовицкий, ставя чашку на блюдце. Ему вовсе не хотелось ввязываться с приятелем в спор, но что-то словно подталкивало его вперед, буквально срывая слова с губ юного графа. – Они нас защитят, если…
- Если война придет сюда – это ты хочешь сказать? – вновь перебил его Подлуцкий, после чего громко фыркнул, как пес, которому в нос залетела мошка. – Чушь. Германские войска не дойдут до нас.
- Откуда такая уверенность? – Тадеуша покоробил высокомерный тон Миклоша и его бесцеремонность, но он задал вопрос самым дружелюбным тоном, на какой был способен.
- Оттуда, - Подлуцкий ухмыльнулся, а потом, понизив голос, пояснил. – Мне Юзеф сказал.
- Тебе? – изогнул бровь Корс-Красовицкий. Миклош, конечно, хвастался порой, что с самим Пилсудским пребывает на короткой ноге, но Тадеуш сомневался, что настолько – говорить с двадцатипятилетним мальчишкой о планах на войну?..
- Мне, мне, не кричи только. Так вот, - Подлуцкий, не обращая внимания на скептическое выражение лица собеседника, склонился к нему ближе и зашептал, - Юзеф собирается создать под Варшавой польский полк. Туда войдут лучшие члены «Стрелка». И он хочет, чтобы этот полк сражался на стороне Германии. А раз поляки будут сражаться на стороне Германии, то Польшу не тронут. Ясно тебе?
Тадеуш не ответил, пораженный, как громом, словами приятеля. Но потом все же выдавил:
- Но ведь Польша – часть России. Со стороны Пилсудского и солдат его полка это будет предательство, военное преступление…
Глаза Миклоша яростно полыхнули, и он резко подался к собеседнику.
- Россия лишила нас независимости, - прошипел он с неприкрытой ненавистью в голосе. – Мы лишь стремимся вернуть нашей стране ее былое величие. Это не преступление. И Германия нам в этом поможет.
- Каким образом?
- Когда Вильгельм выиграет эту войну, он подарит Польше все права государства.
- Откуда вам знать, что он не захочет присоединить ее к своей империи?
Лицо Миклоша окаменело, и он откинулся назад.
- Не захочет, - в его тоне явственно слышалось нежелание развивать эту тему дальше. – Впрочем, это не все, что я хотел тебе сообщить.
- Я весь внимание, - Тадеуш к этому моменту успел оправиться от шока и тоже не горел желанием продолжать разговор о победе Германии.
- Как я уже сказал, Юзеф создает полк под Варшавой. Туда войдут лучшие бойцы. И одним из этих бойцов стану я. Сегодня же я еду туда.
- Ты…ты собираешься сражаться против России? – вторая новость шокировала Тадеуша еще сильнее, чем первая. – Но это же безумие!
- Я все решил, - Подлуцкий вскинул подбородок и смерил Корс-Красовицкого холодным взглядом. – Не смей меня останавливать.
- Тебя не пугает, что ты станешь предателем?
- Я не стану предателем! – Миклош дернулся, как от удара, и так сильно сжал зубы на папиросе, что перекусил ее пополам. Откушенная половинка упала на пол, рассыпав табак вокруг себя. – Я стану спасителем своей страны!
Тадеуш раскрыл было рот, чтобы попытаться переубедить приятеля, но после прикусил язык и промолчал. Пусть делает, как знает. Какая, в сущности, теперь разница?..
- Что ж, - спустя некоторое время пробормотал Тадеуш, избегая встречаться глазами с Миклошем и тщательно подбирая слова, - раз ты все решил, не смею идти тебе наперекор. Скажу лишь, чтобы ты поберег себя. Будь осторожен и…возвращайся.
Миклош вновь усмехнулся, но усмешка получилась какой-то неуверенной, едва ли не робкой – он явно ожидал услышать иные слова. Несмотря на это, отозвался Подлуцкий как всегда грубовато:
- Зачем это, интересно? Мне терять нечего. Кто будет плакать обо мне?
- Я, - неожиданно для себя откликнулся Тадеуш, и пока Миклош удивленно на него глядел, осознал, паче чаяния, поражаясь самому себе – он действительно будет плакать, если Подлуцкий не вернется с войны. Все же Миклош был, несмотря на весь свой нестерпимый национализм и социализм, несмотря на взгляды на жизнь, резко расходящиеся со взглядами Тадеуша, несмотря на характер и манеры, порой вызывавшие у Корс-Красовицкого острое неприятие, – несмотря на все это Миклош был его другом.
- Я буду, - повторил он твердым голосом и, поднявшись, подал Подлуцкому руку. А когда тот ответил на рукопожатие, притянул его к себе и крепко обнял.
Корс-Красовицкий хотел сказать Миклошу: «Я считаю Польшу частью России, ты же ратуешь за ее независимость и желаешь победы Германии. Ты идешь воевать на стороне Вильгельма, а я, будь чуточку смелее и безрассуднее, вступил бы в русскую армию, и в этом случае мы могли бы встретиться с тобой на поле боя, по разные стороны линии фронта. Мы могли бы сразиться с тобой, даже убить друг друга могли бы. Но если это бы произошло – даже в том случае я не отрекся бы от тебя и назвал бы Миклоша Подлуцкого своим другом, тем же самым, коим расстаюсь я с тобой сейчас. Ведь что за несусветная глупость вся эта война! Во много раз глупее всех прошлых войн в истории человечества. Это же не битва наций и стран, это битва интересов императоров, королей и кайзеров! Им безразлично, кто пойдет под их знаменами, им нет дела до того, что брат поднимет руку на брата, сын на отца, друг на друга. Скоро, скоро братья моей матери придут к нам, чтобы поднять нас на штыки, а ты помчишься в атаку на русских, среди которых будут твои же сограждане-поляки. Но ты не виноват, ты лишь жертва войны, одна из первых, но, увы, далеко не последняя. Сколько их еще будет? Сколькими Миклошами придется пожертвовать, чтобы насытить пламенный меч всадника на коне кроваво-красном?.. Я не знаю. Никто не знает. Но не думай об этом. Помни лишь одно, помни крепко, помни, стреляя по полякам, слушая их предсмертные стоны и крики, сжимая зубы и оправдывая себя великой целью – помни, что я навсегда останусь твоим другом. Я не поддамся красному коню и его всаднику, я не стану чувствовать то, что чувствует ко всем живым это чудовище. Даже если меня отправят на войну, даже если дадут в руки винтовку и прикажут убивать людей, даже если меня самого убьют, я ни на секунду, ни на миг не почувствую ненависти и злобы – ни к ним, ни к тебе. Помни, что я всегда буду любить тебя как брата, и мои чувства останутся тверже стали и непоколебимее скалы – ты можешь быть в том уверен».
Но Тадеуш так и не смог раскрыть рта, он смолчал и лишь крепче прижал Миклоша к себе.
- Будь осторожен, - еще раз попросил Корс-Красовицкий.
И Подлуцкий тихо отозвался:
- Обещаю.
На том приятели и расстались.