Путь к сердцу монстра зависит от строения его тела
Название: Терпкий виски, сладкий чай
Автор: Кьяроскуро
Фандом: Ловушка для кошек
Основные персонажи: Джованни Гатто, Фриц Теофил, Шафранек
Пэйринг: Джованни Гатто/Фриц Теофил, ОЖП/Фриц Теофил, Фриц Теофил/Шафранек
Рейтинг: R
Жанры: Ангст, Повседневность, AU
Предупреждения: ОЖП, Элементы гета, Элементы слэша
Размер: планируется Миди, написано 52 страницы, 11 частей
Статус: закончен
Описание: За каждодневной суетой можно упустить из виду самое важное, даже если оно совсем рядом. Слепой не увидит слона, если только не протянет к нему руку. Или же если кто-нибудь не поможет ему прозреть.
Посвящение: Тем людям, которые вдохновили меня вернуться к тексту и поддерживали на всём протяжении работы над ним. Спасибо, ребята, вы чудо.
Публикация на других ресурсах: Со ссылкой мне и указанием авторства.
Части 1-5
Часть 6Ты овладеваешь мной, берешь меня под контроль,
Ты заставил меня жить лишь ради ночи,
История завершится прежде, чем наступит утро.
Ты овладеваешь мной, берешь меня под контроль.
Laura Branigan, «Self Control»
Следующие два дня Фриц безвылазно сидит в своей квартире. Он пьёт литрами крепкий кофе, периодически добавляя в него виски, почти беспрерывно курит и – работает, лишь изредка делая вынужденные паузы в те моменты, когда буквы превращаются в непоседливых муравьёв, расползающихся в стороны от пристального взгляда. В такие моменты он закрывает уставший глаз и откидывается на жёсткую спинку стула, в то время как мысли его выхватывают рупор и начинают надсадно в него орать, отчего у Теофила неиллюзорно звенит в ушах.
Ощущения, что он испытывает, схожи с жестоким похмельем – снова это сравнение, никакой фантазии, – как будто бы в тот пятничный вечер он действительно перебрал «Уайт Трэш». В подвздошье – концентрированная досада, затягивающая, точно пресловутая чёрная дыра, его мысли, внутренности, кости, кожу, всего Фрица целиком внутрь себя. Может быть, немалую долю в подобные ощущения вносит ещё и голод – определённо, диета «кофе, виски и гора работы» является наилучшей в плане эффективности, однако затягивать с ней точно не стоит, – но Теофил не чувствует обычного в таких случаях желудочного спазма и даже не рассматривает подобной мысли.
В основном потому, что для чего-то подобного в его голове сейчас слишком мало места.
Двусторонняя досада, на себя и Шафранека, заставляет Фрица вспоминать, буквально по крупице восстанавливать всю историю их отношений, тщетно разыскивая конкретный момент, когда всё пошло не так. Наверное, с самого первого дня, когда Теофил предложил палевому коту место в своём отделе.
Нет, это вовсе не было сиюминутным порывом, но, – по крайней мере, так казалось на тот момент, – здравым и продуманным решением. Тогда, шесть лет назад, когда Фриц три года как руководил одним из отделов компании, и успел досыта наесться вопиющей некомпетентностью своих подчинённых, большую часть из которых уволить было невозможно из-за их высоких покровителей, он по какому-то вопросу навестил Джуда Хеспеса, ныне директора одного из филиалов синдиката, а тогда – всего лишь такого же, как сам Фриц, начальника отдела. Хеспес вынудил его ждать, и пока Теофил скучал в кресле рядом с запертой дверью, ему представился отличный случай понаблюдать за работой чужих сотрудников.
Однако это занятие быстро надоело – они вели себя ровно так же, как и его собственные подчинённые: понижая голос до шёпота, обсуждали последний просмотренный в кинотеатре фильм, лениво пили кофе, кто-то, прикрывая рот лапой, общался по рабочему телефону о личном, немногочисленные девушки, сбившись в стайку, бойко чирикали о новой парикмахерской на углу, параллельно подравнивая коготки. За всей этой офисной рутиной заметить Шафранека стоило изрядной наблюдательности: он сидел, скрючившись, за кипами бумаги в самом углу, и единственный из всех производил впечатление того, кто действительно что-то делает.
Конечно, могло случиться и так, что и палевый-ещё-не-секретарь занимался за бумажными горами неким сугубо личным делом – читал книгу, к примеру, или разгадывал в газете кроссворд. Однако последовавшая далее сцена убедила Фрица в обратном. К Шафранеку подошёл договоривший по телефону кот и достаточно громко поинтересовался:
– Ну, как там акты на передачу? Ты уже зарегистрировал их?
– Сначала надо кое-что проверить.
Теофилу пришлось сильно напрячь слух, чтобы разобрать бормотание своего будущего секретаря. А тот продолжал говорить, не поднимая глаз:
– Там я заметил несколько ошибок, и надо их исправить, прежде чем регистрировать акты в книге.
– Ну так исправь, – хмыкнул кот, точно речь шла о чём-то, совершенно не стоящим внимания.
– Но ведь это твои акты.
Наконец Шафранек соизволил поднять голову и поглядеть на собеседника. В глаза Фрицу бросилась типичная морда недавнего зубрилы – ввалившиеся щёки, усталые глаза за линзами очков, жидкие волосы, уложенные на прямой пробор. Картина маслом: ботаник офисный, обыкновенный.
Пока Теофил занимался классифицированием чужих работников, телефонный болтун пожал плечами.
– Но я попросил заняться этим тебя, и ты согласился. Ну так сделай всё, как надо, чего тебе стоит-то? Кстати, я ещё через час кое-что тебе донесу. Справишься? А то у меня сегодня встреча с друзьями, не хочу опаздывать.
Фрицу даже в голову не могло прийти, что на подобную «просьбу» можно ответить согласием. Однако Шафранек лишь склонил голову… кажется, именно в этот момент, увидев жест подобной необъяснимой, но чарующей покорности, Фриц определился в своих дальнейших действиях.
– Хорошо. Я постараюсь всё сделать.
– Вот и спасибочки.
Улыбаясь, точно нализавшись сметаны, болтун ушёл. А Теофил поднялся с кресла и приблизился к вновь зарывшемуся в бумаги палевому коту.
– На Вашем месте я бы послал его на все четыре стороны, – сообщил он Шафранеку будничным тоном.
Тот, вздрогнув, быстро поднял голову. На миг морда его отразила ужасное смятение, а зрачки лихорадочно метнулись из стороны в сторону, тщетно ища выход из тюремных камер его глаз. Однако ему удалось совладать с собой, и, снова уткнувшись в бумаги, Шафранек медленно отозвался:
– Он мой коллега. А коллегам нужно помогать друг другу.
«А Вам коллеги часто помогают?». «Помогать, но не брать же на себя их работу». «И Вас устраивает подобное положение?».
– И Вы всё успеваете?
– Простите?
– Вы успеваете делать и свои собственные дела, и дела коллег?
Быстрый прямой взгляд. И скромное:
– Конечно.
Через десять минут, сидя с Джудом один на один, Фриц, после обсуждения основных вопросов, вскользь поинтересовался заваленным работой сотрудником. Хеспес немедленно нахмурился, а после понёс что-то вроде «ну да, вечно сидит с работой, едва успевает справляться с делами, всё хочу его выгнать, но жалко». «Ага, – тут же смекнул Теофил, – самый ценный кадр отдела». Поблагодарив собеседника, он, не оборачиваясь, покинул его офис. А на следующий день попросил своего тогдашнего секретаря – секретаршу, если быть точным, – отнести Шафранеку конверт. В нём лежало письмо примерно следующего содержания – я, такой-то и такой-то, предлагаю Вам освободившееся место моего личного секретаря. Ни графика работы, ни величины зарплаты, ни даже сроков в письме указано не было: Теофил решил поглядеть, какие шаги предпримет Шафранек.
Тот поступил кардинально. Назавтра Фриц застал его с утра пораньше возле своего кабинета. На вопрос «Что Вы тут делаете?» последовало лаконичное «Я согласен на Ваше предложение и готов приступить к работе сегодня же». Теофил был впечатлён, и место перешло к Шафранеку.
Впоследствии Фриц не раз и не два похвалил себя за верное решение, поскольку практически сразу после смены секретаря смог заниматься гораздо более разнообразными и амбициозными проектами, передавая менее значимое Шафранеку, а также постепенно возлагая на него всевозможную материальную часть. Это позволило отделу резко увеличить производительность, что не могло не уйти от взора Гатто, так что тремя годами позже Теофил уже обсиживал свой кабинет директора компании, а Шафранек – новое место в качестве того же личного секретаря, только теперь – личного секретаря директора, что звучало в разы лучше.
Разумеется, не всё было радужно и далеко не всё получалось с первой попытки. Шафранек, конечно, был существом исполнительным и ответственным, однако ему отчаянно не хватало опыта и мастерства в некоторых вопросах, но Фриц готов был его этому обучать. Конечно, методы, которые он использовал, были не всегда этичны, однако Теофил искренне считал, что приносят они гораздо более быстрый и действенный результат, нежели нудные выговоры или лишение премий. И, разумеется, ему и в голову не могло прийти, что Шафранек может воспринимать это в личном ключе, тогда как Фриц был уверен, что от «А» до «Я» остаётся в рамках сугубо деловых отношений.
Говоря о последнем, Теофил в принципе старался придерживаться доктрины «работа – отдельно, личная жизнь – отдельно». К сожалению, порой она нарушалась, причём в основном сверху, со стороны Гатто, который то приглашал Фрица на совместный поход к мадам Линде, а то, как в нынешний четверг, и к себе в особняк. Однако тут Фриц был котом подневольным – Джованни босс, а, значит, ему не перечат. Но там, где воля Теофила была главенствующей – в основном, в его отношениях с подчинёнными, – там он старался как можно сильнее абстрагироваться от личной сферы персонала, искренне гордясь тем, что не знает, у кого сколько детей или какой по счёту брак. К несчастью, иногда подобные вопросы вторгались, против воли, в круг интересов Фрица. И по праву наиболее запоминающимся был случай с женой Шафранека.
Теофил знал, что секретарь женат – узнал случайно, когда заглядывал в личное дело при оформлении на него документов, – однако в глаза его супругу не видел. И поэтому, когда они встретились на вечере, куда кроме членов Совета директоров были приглашены также некоторые сотрудники синдиката с жёнами и спутницами, Фриц сперва принял её за типичную даму полусвета. Однако было в ней что-то, затронувшее одну из струн его души, что-то наивное и по-детски трогательное… короче говоря, с того вечера они ушли вместе, завершив знакомство лишь на следующее утро. В буквальном смысле завершив – они расстались по обоюдному согласию, и Теофил бы вспоминал её не чаще всех прочих своих женщин, если бы, не поинтересовавшись у Шафранека некоторое время спустя её здоровьем, – чёрт знает, зачем, не иначе как надо было срочно закрывать месячный недобор по идиотским поступкам, – не услышал равнодушное:
– Сэр, она уже месяц живёт у Вас.
Тогда, если память не изменяла Теофилу, он обратил больше внимания на смысл слов секретаря, нежели на его тон, причём совершенно оправданно – у него на тот момент уже неделю как никого не было. Перепроверив данные, Фриц выяснил три вещи: во-первых, женой Шафранека была та самая «дама полусвета», во-вторых, она уже две недели жила с новым любовником, неким оперным певцом, похожим на Гатто как брат-близнец, а в-третьих, весь прошлый месяц морочила рогатому мужу голову, утверждая, что живёт с его начальником – не иначе как боялась расправы. Впрочем, расправа от Шафранека? Разве что в параллельной вселенной. Однако, как бы то ни было, после прояснения данного вопроса Теофил снова вернулся к политике закрывания глаз на личные дела подчинённых и более не поднимал этой темы. Как, впрочем, и сам Шафранек, никак не прокомментировавший полученную на следующий день информацию о реальном местонахождении своей неблаговерной.
Сейчас, восстанавливая события с конца и уделяя порой больше внимания нюансам и акцентам, нежели очевидным смыслам, Фриц понимает, что реакция Шафранека тогда была крайне странной, даже для того, кто совершенно в курсе измен своей жены. Возможно, основываясь лишь на этом эпизоде, можно было бы сделать вывод о том, что Шафранек сам по себе крайне скуп на проявление эмоций, как минимум перед начальством, однако горячечный пятничный монолог в прах разносил эту теорию. Да и не был Шафранек, при всей свой сдержанности, замороженной ледышкой. Тогда почему подобное равнодушие в столь личном вопросе?
Впрочем, эта лишь одна из странностей, в копилку к фанатичному упорству представлять следы от рук шефа за последствия собственной неловкости. Последнее всплывает в мыслях Фрица исподволь, неожиданно, но по телу от ушей до кончика хвоста прокатывается волна знакомого уже раздражения на вещи, которые выходят из-под его контроля. Оно будто бы электризует его шерсть, вызывая целый спектр разнообразных, но неприятных ощущений, и Теофил открывает глаз с твёрдым намерением остановить круговерть мыслей хотя бы на полчаса. Для этого он заваривает себе ещё кофе, ради разнообразия щедро добавляет в него сливки и включает радио, которое неожиданно начинает говорить знакомым голосом безымянного детского психолога:
– …Вы знаете, у мазохиста ведь есть своя гордость. Никому не в силах обвинить его в недостаточной степени подчинения. Никто, как мазохист, не может подчиняться лучше и быстрее, никто не может прийти в состояние полной и глубокой деградации более изящно, изощренно и выдержанно…
– Складывается впечатление, что Вы восторгаетесь мазохистами, доктор.
Истекающий ехидством голос Милиска. Кажется, он всё же решил развить тему, которую столь торопливо оборвал в прошлой передаче.
– Я долго изучал данный вопрос, – невозмутимо отзывается тот. – До того, как заинтересовался детской психологией. Впрочем, эти две темы крепко связаны – мазохизм зачастую идёт из юношеского или даже младенческого возраста.
– Но не всегда?
– Не всегда, однако случаи обратного крайне редки. В жизни пациента должно случится нечто экстраординарное, нечто такое, что изменит всю его картину мира, заставит отречься от нормального человеческого эгоизма и, тем самым, от самого себя…
– Например?
Короткая пауза, насквозь отдающая театральностью. И – очевиднейший ответ:
– Любовь. Если она достигает той редкой области, где не является одержимой, в таком случае в ней зарождается сильная мазохистская составляющая. Она стремится быть послушной, подчиниться, сложить свою гордость и силу к ногам другого. Она жаждет лишь одного: передать всю себя воле избранника.
– Доктор, да Вам бы книги писать…
Милиска прерывает телефонная трель. Не без сожаления выключив радио, Фриц берет трубку. На том конце провода щебечет птичий голосок: секретарша Гатто сообщает, что Совет состоится во вторник в головном офисе, ровно в полдень. Добавив под конец загадочное и несколько тревожное «Мистер Гатто настоятельно просит Вас не опаздывать», она вешает трубку, не дождавшись ответа.
А Фриц, скользнув взглядом по часам и подсчитав, что времени осталось не просто мало, а дьявольски мало, вновь возвращается к работе, задвинув мысли о Шафранеке на задворки сознания.
Пояснение к части 6Речь психолога во многом взята из книги Л. Коути "Мазохизм. Юнгианский взгляд".
Часть 7Кричи,
Кричи,
Кричи как можно громче!
<…>
Если бы я мог,
Я бы с удовольствием разбил тебе сердце.
Tears for Fears, «Shout»
Без пяти двенадцать в оговоренный вторник Фриц заходит в зал совещаний. Девять десятых Совета уже на месте – сбившись в кучки, беседуют о своём. Кивнув тем, кто поворачивает к двери голову, Теофил занимает одно из свободных мест и оглядывается уже более внимательно. Делает он это исключительно для проформы: ни одного нового лица, все сплошь старые знакомцы. Однако это не значит, что стоит расслабляться – наоборот, с этими кадрами необходимо держать ухо востро. Твёрдо помня это, Фриц оскаливается в вежливой улыбке, когда один из присутствующих начинает движение в его сторону.
– Фриц, дружище, – показная улыбка, почти полностью отзеркаливающая его собственную. – Давно не виделись. Как жена, как дети?
– Доброе утро, Джуд. Неужели мы так долго не виделись, и ты забыл, что я живу один?
Знакомьтесь, помянутый не так давно Джуд Хеспес, ходячий мальчик-обаяшка и по совместительству первейший соперник Фрица – не в последнюю очередь потому, что офисы их находятся в одном городе. Типичный представитель золотой молодёжи, он успел в нужное время удержаться на месте – по большей части, за счет своих неисчерпаемых амбиций, и теперь, по его собственному выражению, «пожинал плоды трудов своих». Конечно, если под «трудами» понимать виртуозное искусство шантажа, притворства и лжи…
– О, и правда! Как я мог… Впрочем, после того невероятного события, что случилось в моей жизни… – долгая пауза, буквально кричащая «Ну же, спроси меня, спроси!».
– События? – даже не думай закатывать глаза, даже не смей!..
– Через неделю я торжественно покидаю наш клуб холостяков.
Данная фраза заставляет Фрица внимательнее взглянуть на Джуда. Сперва Теофилу кажется, что на нём всегдашняя маска, однако, присмотревшись, он понимает, что Хеспес, похоже, по-настоящему счастлив грядущим событием. Удивление от осознания этого факта не позволяет Фрицу промолчать, и он любопытствует:
– И кто, позволь спросить, твоя избранница?
– Ангел, сущий ангел, – мурлычет Джуд тоном, каким обычно называет желаемую сумму после фразы клиента «Чёрт с вами. Сколько?», и тянется во внутренний карман пиджака за фотокарточкой.
Теофил едва сдерживает порыв отбросить её после первого же взгляда: с фотографии, в открытую усмехаясь, на него смотрит Ирис. С трудом преодолев самого себя, Фриц растягивает губы.
– Она весьма мила, – цедит Теофил. – Кто это?
– Я познакомился с Ирис совершенно случайно, – с готовностью щебечет Джуд. – Представляешь, она оступилась на улице и едва не угодила под колёса моей машины. Страшно подумать, что случилось бы, если бы мой шофёр вовремя не затормозил! Однако я счёл своим долгом удостовериться, что с ней всё в порядке, и…
Его речь прерывает появление Гатто. Скривившись, как грубо прерванный посреди монолога актёр, Хеспес торопливо выхватывает фотографию из судорожно стиснутой лапы Фрица и шмыгает на своё место, а Теофил, всё ещё под впечатлением от услышанного, медленно переводит взгляд на Джованни. После рассказа Джуда он ощущает в глубине души зачаток странной тревоги, какого-то дурного предчувствия, однако Гатто даёт сигнал к началу Совета, и приходится поскорее задвинуть свои волнения подальше, что выходит лишь с переменным успехом.
К несчастью, темы, затрагиваемые на Совете, банальные и неоднократно обсосанные, и вскоре от Теофила в зале остаётся лишь его бренная оболочка. Периодически строя на морде заинтересованное выражение, он лихорадочно думает, насколько может быть совпадением знакомство Ирис и Джуда, а также во что это может вылиться конкретно для него. Что знает танцовщица Гатто о Теофиле? Казалось бы, ничего, следовательно, никаких последствий быть не должно. Однако вдруг… вдруг… По опыту своему Теофил знает, что совпадения хоть и случаются в жизни, однако далеко не так часто, как принято думать, тем более – такие фантастические. Было бы гораздо правдоподобнее, если бы Джуд познакомился с Ирис через Гатто – тоже, конечно, подозрительно, но всё-таки не настолько вопиюще.
Пока Фриц предается рефлексии, Совет плавно близится к завершению – в конце концов, все занятые люди, у всех полно важных дел. Гатто кивает последний раз, взмахом лапы сажает на место очередного докладчика, поднимается с кресла. Директора нетерпеливо приосаниваются, и Теофил усилием воли заталкивает свои мысли поглубже – в конце концов, Гатто кое-что ему обещал. Однако Джованни даже не глядит в его сторону, и это отнюдь не самый лучший знак.
– Господа, я благодарю всех вас за проделанную работу. Но прежде, чем закончить, позвольте мне сообщить важную новость. Как некоторые уже знают, через месяц начнёт работу наш новый филиал в Покио. На следующем Совете мы обсудим кандидатов на должность его директора, однако я хочу уже сейчас отдать свой голос за Джуда Хеспеса.
У Теофила слишком хорошая выдержка, чтобы демонстрировать коллегам свой шок. Разве что поворачивается к Джуду он чуть медленнее, чем остальные, да улыбка, нацепленная на морду, насквозь фальшивая. Однако среди прочих подобных она совершенно не выделяется – лишь единичных присутствующих на Совете представителей не прельщает перспектива переезда в другую страну.
– На этом объявляю Совет оконченным. О следующем, как обычно, вам будет сообщено накануне. Хорошего дня.
Гатто покидает зал, и директора немедленно стекаются к креслу Хеспеса, чтобы в первых рядах успеть поздравить его с почти-повышением. Пользуясь этим, Фриц выскальзывает в дверь и торопливым шагом идёт за Джованни, намереваясь вызнать у него причину столь кардинальной перемены решения – он в чём-то провинился, но в чём именно? Однако стоит ему только открыть рот, как Гатто разворачивается к нему сам, и прыгнувшие было на язык слова, точно испугавшись, рвутся обратно Теофилу в горло.
Белый кот буквально трясётся от ярости.
– Только посмей, – шипит он на Фрица, выпуская когти и прижимая уши к голове. – Только посмей спросить, почему я не выставил тебя.
Сложнее всего в данной ситуации – не поддаться гипнозу хлещущего из стороны в сторону хвоста Джованни и не запаниковать окончательно. Единственное, что остаётся Теофилу – как можно крепче держать себя в лапах и сохранять хотя бы видимую невозмутимость так долго, как получится.
– Я не понимаю, сэр.
– Ах, не понимаешь. Ладно. Сейчас поймёшь.
Молниеносным движением Гатто выхватывает из широкого кармана какие-то бумаги и швыряет их Фрицу в морду. Тот инстинктивно жмурится, однако успевает перехватить один из листков. Вчитавшись в текст документа, он не верит своим глазам – в документе значится один из его личных банковских счетов. То самое кошмарное ощущение, когда неумолимо выскальзываешь в пропасть из своих же собственных рук. Смятённый, он поднимает взгляд на Гатто.
– Будешь отрицать, что это твоё?
– Нет, но… – глубокий вдох. – Что это за бумаги? В чём именно я провинился?
– А ты не знаешь? – картинно округляет глаза Джованни. – Потрясающе. Скажи ещё, что не ты на свои личные счета переводишь деньги синдиката.
– Я делаю что?
В растерянность медленно, по капле, начинает просачиваться злоба на вопиющую несправедливость. Конечно, Фриц далеко не ангел, но красть у своих? Да вы что, издеваетесь?!
– Браво. – Гатто медленно, саркастически аплодирует. – Тебе стоит подумать о карьере актёра – тем более теперь, когда ты одной ногой над бездной.
– Мистер Гатто, пожалуйста. – Фриц безжалостно комкает бумаги, даже не замечая этого. Самый худший его кошмар – полная беспомощность, абсолютная невозможность контролировать ход событий, убийственное осознание бесполезности любых своих действий, но, даже понимая это, он всё равно зачем-то пытается достучаться до босса. – Вы знаете меня много лет. Я не лучший представитель рода кошачьего, но я никогда бы не стал красть что-то у Вас или у синдиката. Да и зачем?
– Вот и я хочу знать – зачем, – сухо отзывается белый кот. – Собственно, именно поэтому я не прогнал тебя поганой метлой ещё с Совета. Я хочу услышать твои объяснения.
Лапа Фрица безжизненно повисает вдоль тела, и он отзывается глухим голосом:
– Клянусь чем угодно, что я не делал этого.
Гатто, прищурясь, глядит на него в упор, точно пытается залезть Теофилу в голову. А после нехотя роняет:
– Мне невероятно трудно тебе поверить, но ещё труднее осознать, что все эти годы я грел змею на своей груди. Даю тебе время до конца недели, чтобы оправдаться. Если сумеешь доказать, что невиновен, я, так уж и быть, прощу тебя и забуду этот неприятный инцидент. Ну а если не сможешь…
Джованни суёт оставшиеся бумаги в лапы Фрица и, не оборачиваясь, удаляется прочь.
По пути домой Теофил тщательно просматривает документы. По большей части, это денежные переводы. В реквизитах отправителя указаны данные нескольких основных счетов синдиката, в реквизитах получателя – его, Фрица, личные счета, о наличии которых знает только узкий круг самых доверенных лиц. И поскольку Теофил уверен, что самостоятельно финансовых операций подобного рода не проводил, это значит лишь одно: крыса где-то рядом. Вот только кто именно?
Первые его догадки очевидно падают на Ирис – у неё есть мотив, пусть и весьма сомнительный, однако это на его взгляд, в то время как на по её мнению, возможно, он весьма серьёзен, а также крайне подозрительна её поспешная связь с новым кандидатом на пост директора покийского филиала. Однако в оправдание танцовщицы говорит тот факт, что она никак не могла узнать за столь короткий срок настолько личные данные. Возможно, случись это хотя бы неделей позже…
Но какая же сука тогда… Как и следует из первоначальных размышлений, кто-то из своих. Кто-то, кто знает реквизиты счетов Фрица, головного офиса синдиката, в курсе открытия нового филиала, кто-то способный проникнуть в подобные банковские тонкости, причём за исключительно короткий срок, и, судя по всему, сильно обиженный на Теофила... В голове складываются два и два, и Фриц грубо рявкает шоферу:
– Поворачивай в офис!
Но того, кого Теофил надеялся там застать, на месте нет. Так что Фрицу остаётся лишь бессильно втягивать и выпускать когти на правой лапе, кипя от алеющей в глазах ярости, перед пустым столом Шафранека, а после несолоно хлебавши ехать домой.
Буравя взглядом проплывающий за окном автомобиля городской пейзаж, Теофил думает, что его секретарь сказочно удачлив – будь он в офисе, Фриц не задумываясь выкинул бы его прямиком из окна двадцать пятого этажа.
Часть 8Когда я оглядываюсь на свою жизнь,
То ощущаю только стыд.
Я всегда был тем, кого винят люди.
Pet Shop Boys, «It`s a Sin»
Единственное, что остаётся Фрицу в сложившейся ситуации – внимательно проанализировать имеющиеся сведения и приложить все возможные усилия для того, чтобы найти крысу. В противном же случае – прости-прощай, директорское кресло. Или даже что похуже. В конце концов, что стоит Гатто стукнуть полиции и засадить его за решётку, благо подобные эксцессы в истории синдиката уже случались?
Однако даже весь тот страх, что внушает Теофилу вероятность заключения, не может побороть вновь навалившуюся на него подобно тяжёлой смирительной рубашке апатию. Фриц барахтается в ней, как в липком болоте, и в голове его тонко и тревожно звенит «Надо делать, надо что-то делать!». Но он просто едет домой, падает на диван, не снимая пиджака, и утыкается неподвижным взглядом в потолок. Можно подумать, что ты подобным образом в одиночной камере не насидишься.
Внутри него отчаянно борются аргументы за и против вины Шафранека. «За» кричит очень громко – на это указывает буквально всё, однако игнорировать шёпот «против» не получается: проработав бок о бок с секретарём без малого шесть лет, Фриц не может поверить, что за столь долгий срок не разглядел в нём потенциального предателя. Неужели интуиция может так смертельно обманывать? Или он ошибался и во всём остальном? Что, если вся его жизнь – просто большая ошибка?..
Так, ну вот это уже совсем перебор. Точно упрямое животное, Теофил поднимает самого себя с дивана и ведёт на кухню. Там он, морщась от отвращения к любимому напитку, почти насильно вливает в себя один за другим три стакана виски – к чёрту здоровый образ жизни, к чёрту всё. Об этом он подумает, когда этот ад кончится, а если не кончится – что ж, тогда и вовсе нет смысла уделять ему внимания. Чувствуя, как кровь по венам начинает бежать быстрее, Фриц вновь вызывает отпущенного было шофёра и связывается с отделом кадров. Пока сонный сотрудник разыскивает домашний адрес Шафранека, Теофил слоняется по комнатам, изо всех сил избегая глядеть в попадающиеся на пути зеркала – он более чем уверен, что зрелище не придётся ему по вкусу.
Вскоре выясняется, что секретарь обитает не так далеко – в одном из соседних спальных районов, сплошь застроенных серыми коробками блочных пятиэтажек. Шофер, вытянутый из тёплой постели и, судя по всему, из объятий любимой женщины, гонит машину, желая как можно скорее вернуться обратно, отчего ночной пейзаж за стеклом сливается в однородное чёрно-серое полотно с редкими проблесками огоньков, фонарей и горящих окон. В другой раз это смотрелось бы почти красиво, но при данных обстоятельствах картина не вызывает в душе Фрица совершенно никаких эмоций. Он медленно моргает, думая о том, что скажет секретарю. Нужно во что бы то ни стало заставить его признаться в содеянном. А если это всё же не он? Теофил досадливо морщится. Дожили, уже собственный внутренний голос взывает к его отсутствующей совести…
Скучный невыразительный дом, третий этаж, обшарпанная дверь, покрытая коричневым дерматином. Фриц готов встретиться с обывательством и мещанством, но они всё же наносят ему коварный удар этой самой дверью, и он на некоторое время зависает на лестничной клетке, против воли погружаясь в детские воспоминания. Теофилы ведь тоже когда-то давно жили в квартире за подобной дверью, и Фриц, закрыв глаза, мог бы с легкостью воскресить в памяти ощущение сплошь покрытого царапинами дерматина под своей лапой, несмотря на то, что было это…
В прошлой жизни это было, вот что. Ностальгия – явно не лучшее чувство, с которым следует требовать объяснений у подчинённых, так что Теофил резко одёргивает себя и громко колотит в дверь, заметив, что звонок благополучно отсутствует. Он успевает задуматься о том, что будет делать в том случае, если Шафранека дома нет, но приглушённый звон ключей и царапанье их в замочной скважине раздаётся раньше, чем вопрос успевает сформулироваться до конца.
Единственный взгляд на нежданного визитёра – и Шафранек, покачнувшись, отступает назад. Связка ключей в его лапе издаёт единственный грустный звяк.
– М… мистер Теофил, – выталкивает наконец секретарь.
Фриц хмурится и, не дожидаясь приглашения, входит в квартиру подчинённого, громко захлопывая дверь за своей спиной. От этого грохота Шафранек болезненно морщится и быстро косится куда-то себе за спину. Выглядит он при этом так, будто жена пришла к нему в тот момент, когда на их супружеском ложе уже успела расположиться любовница.
Не размениваясь на приветствия, Фриц рубит сплеча:
– Это ты слил Гатто фальшивые документы? Ты работаешь на Хеспеса?
Секретарь молча таращится на него круглыми не то от страха, не то от удивления глазищами, и машинально перебирает в ладони ключи. Подобная реакция Фрица не устраивает категорически – ему нужно получить признание, ответ, да хоть что-нибудь, – он делает резкий шаг вперёд и, сграбастав Шафранека за грудки железной лапой, слегка приподнимает его над полом.
– Я спрашиваю, это ты у меня за спиной крысятничаешь? – рычит Теофил.
Шафранек, хоть и выглядит жертвой многолетней голодовки, весит прилично, так что держать его в подвешенном положении стоит Фрицу значительного напряжения мышц руки. Но в то же самое время секретарь не производит впечатления живого кота: с тем же успехом Теофил мог поднимать с пола мешок с песком. Крохотная часть сознания, отвечающая обычно за беспристрастное наблюдение, замечает, что это не нормальная реакция – попробовал бы ты подобным образом схватить Ирис, мгновенно бы обзавёлся десятком новых царапин на морде и определённо лишился бы слуха, ибо она точно не стала бы молчать. Фрица напрягает эта странная связь танцовщицы Гатто и его секретаря – почему-то в последнее время они с завидным постоянством всплывают в голове Теофила исключительно в связке друг с другом, – и встряхивает палевого кота, отчего голова последнего безжизненно дёргается в сторону. Глаза секретаря тусклые, как задымлённые стёкла, рот беспомощно приоткрыт: кукла в кошачий рост. Фриц хочет было повторить вопрос – немыслимо – в третий раз, однако вдруг откуда-то сбоку раздаётся полной злобы оглушительный крик, почти переходящий в ультразвук.
Лапа Теофила конвульсивно дёргается и разжимается. Секретарь неловко приземляется на пол и, качнувшись, льнёт к стене – не специально, просто она оказалась совсем рядом. Фриц отмечает это краем глаза, занятый поисками источника поистине адского вопля, и едва не отступает назад, когда им оказывается крохотная – чуть выше его колена, белоснежная кошечка, которой едва можно дать лет пять-шесть. Она уже не кричит, но смотрит снизу вверх на Теофила с такой яростью во взгляде, что даже его, взрослого мужчину, невольно пробирает дрожь.
Ребёнок стискивает пушистые кулачки и с угрозой шипит, глядя Фрицу в лицо:
– А ну не смей обижать моего папу!
– Папу?
Теофил в замешательстве глядит на медленно приходящего в себя Шафранека, обнимающего стену, на девочку, снова на Шафранека. Помимо очевидного вопроса «Каким образом его дочь могла обзавестись белым окрасом вопреки всем законам генетики?», перед ним встаёт не менее очевидное откровение «У Шафранека есть дочь!». Несмотря на то, что это вполне объяснимый результат его политики невмешательства в личные дела сотрудников, Фриц ощущает себя идиотом, которому сказали: «Эй, парень, а земля-то круглая».
– Да, папу, – продолжает разъярённо шипеть кошечка, сошедшая с пасторали, где над пастухом и пастушкой в небе резвятся прелестные купидончики. – Не трогайте его, а не то я… не то я… не то я вас поколочу, вот что!
И она с очевидным намерением бросается было на Фрица, но её рывок многоопытным жестом перехватывает оклемавшийся Шафранек.
– Китти, детка, придержи коней. Папа сам во всём разберётся.
– А вот и нет! – упрямствует та, змеёй извиваясь в кольце его лап. – Я видела, я всё видела! Если бы не я, он… он… – Она злобно зыркает на Фрица и внезапно разражается воплем. – Уходите! Слышите! Идите прочь!
– Китти, Китти, – Шафранек делает жест, точно хочет и не может зажать дочери рот, и с долей вины и смущения искоса глядит на Теофила. – Простите, ради всего святого, я не знаю, что на неё нашло. Родная, успокойся, мистер Теофил мне ничего не сделает…
– Верно, Китти, – неожиданно для себя откликается Фриц, на что отец с дочерью реагируют одинаковыми непонимающими взглядами. – Я ничего не сделаю твоему папе. Я просто хочу с ним поговорить.
– Я вам не верю, – упрямится ребёнок, но притихает и перестаёт вырываться. – Это вы так специально говорите, чтобы меня обмануть.
– Нет, Китти. – Оглянувшись вокруг себя, Фриц опускается на ближайший стул, недовольно скрипнувший под его весом, и в жесте капитуляции, относящемся, пожалуй, как к дочери, так и к отцу, демонстрирует пустые ладони. – Я больше не трону твоего папу, честное слово.
Взгляд кошечки слегка проясняется, в то время как Шафранеков, напротив, становится в разы смурнее. Заметив, что это не укрылось от внимания Фрица, он нервно передёргивает плечами и, поставив дочь на пол, начинает усиленно коситься в пол. Китти оправляет на себе платье жестом, достойным великосветской леди, подходит к Фрицу. На её мордашке – ни капли страха, зато полным-полно здорового взрослого скептицизма.
– Ла-адно, – тянет кошечка, складывая лапки на груди. – Так и быть, поверю вам на слово. Но это только потому, что я хочу спать. Смотрите, я рядом и услышу, если станете снова на папу нападать.
Она грозно тычет в Теофила пальчиком, а потом, демонстративно зевнув, невозмутимо разворачивается и скрывается где-то в глубине квартиры, успевая собственническим жестом похлопать Шафранека ладошкой по колену. Тот провожает её глазами и не поворачивает головы до тех пор, пока Фриц вновь не проявляет инициативу:
– Шафранек.
Секретарь медленно поворачивается к начальнику. Вид у него при этом такой, словно он ждёт, что небеса вот-вот рухнут ему на голову.
Часть 9Было время, когда любовь доставляла мне наслаждение,
Но теперь она разрушает меня.
Я ничего не могу сделать –
Это полное затмение сердца.
Было время, когда в моей жизни горел свет,
Теперь есть только любовь во мраке.
Я ничего не могу сказать –
Это полное затмение сердца.
Bonnie Tyler, «Total eclipse of the heart»
– Сэр?
Теофил молча кивает на стул напротив, складывая лапы на коленях. После эффекта ледяного душа, который оказали на него слова Китти, у Теофила пропадает и без того невеликое желание поколотить секретаря, кроме того – за что? Зная крутой нрав начальника, Шафранек вряд ли стал бы рассиживаться с малолетней дочерью у себя дома, совершив нечто подобное. Скорее уж, он рвал бы из города, а то и из страны когти, да поскорее. А, значит, всё-таки в случившемся виновен кто-то другой.
Покуда Фриц предается внезапной меланхолии, Шафранек тенью проскальзывает по кухне и неслышно опускается на предложенный стул. Без своего коричневого пиджака он кажется нелепым угловатым подростком – прутики лап с острыми локтями, вздёрнутые узкие плечи, шея, кажущаяся без прикрытия банта гротескно-тонкой – Фриц не сомневается, что смог бы без труда обхватить её одной рукой.
Теофил глядит на секретаря вполглаза, и ему кажется, что какое-то волшебство перенесло его в другое время, в другое место – после того, как гнев окончательно схлынул, стала заметна колоссальная разница между тем миром, где Фриц обитает вот уже больше десяти лет, и крохотным микрокосмом этой отдельно взятой квартиры. Его мир, мир бизнесменов и дельцов, огромных пустых пентхаусов с видом на центр города, дорогого алкоголя, сигар и элитных проституток на одну ночь успел стать для него такой же данностью жизни, как вода и воздух. И потому, оказавшись в старенькой квартирке, насквозь пропахшей бытом – тем самым бытом, синонимом к которому является слово «уютный», а антонимами – «элитный» и «дорогой», в квартире, не только дверью, но и внутренностями своими до мурашек похожей на квартиру из его детства, Теофил чувствует одновременно болезненное узнавание и категорическое неприятие. Чувство это сродни тому, что испытываешь, достав из-за шкафа давным-давно завалившуюся туда мягкую игрушку, с которой не расставался, будучи ребёнком. Ты вытаскиваешь её, пыльную, грязную, двумя пальцами, испытывая сперва лишь брезгливое отвращение, но после, всмотревшись внимательно в потускневшие бусинки глаз, невольно вспоминаешь, как обнимал её, ложась спать, как плакал в мягкий плюшевый живот, доверяя ей свою горькую детскую обиду, и что-то щемящее сладко-болезненно сдавливает грудь, и в носу начинает непроизвольно щипать.
Так и теперь, оглядывая медленно небольшую кухоньку, освещённую всего парой лампочек по сорок ватт каждая, стол с подсунутым под ножку куском картонки, чтобы не шатался, громоздкий белый холодильник, похожий на Гатто, и прикнопленный к нему детский рисунок, слегка закопчённый чайник на плите, тарелку со щербинкой, выглядывающую из сушилки, и, конечно, хозяина всего этого, кажущегося такой же частью кухни, как тарелка, чайник или картонка под столом, Теофил отчётливо понимает, какая пропасть лежит между ними, но в то же время зрелище это вызывает у него почти болезненную тоску. Она хочет выпорхнуть из его сердца, рвётся с губ неоформленными фразами, и Фриц до времени сдерживает её, но – секундная слабость, – и он роняет:
– Это был не ты.
Он буквально видит, как слова эти, точно стоящая на шкафу тяжёлая ваза, до которой пытались дотянуться, но только подтолкнули к краю, стремительно летит вниз, однако вместо того, чтобы разлететься на миллиард осколков, разбивает под собой пол, оказавшийся стеклянным в лучших традициях сюрреализма, и он ломается с треском сталкивающихся льдин. Из-под него вырывается нечто светлое, живое… а, нет, это всего лишь Шафранек вскакивает со стула, мгновенно переходя от полной неподвижности к деятельной суетливости. Шаг в сторону, назад, взмахи руками – а губы при этом кривятся, точно хотят не то ответить, не то просто улыбнуться, – и вот уже чайник кипит, и на щербатой тарелке горкой вырастают бутерброды с сыром, и появляются на столе, точно красуясь перед гостем, сахарница, чайная ложка, чашка с золотым ободком – наверное, самая красивая во всём доме. Это настолько наивно, что даже не верится. Фриц таращится на злосчастный ободок чашки и окончательно убеждается в ошибочности своих подозрений – ну не может кот, трогательно предлагающий чай и бутерброды тому, кто десятью минутами ранее покушался на его шкуру, кот, проработавший в среде самых опасных преступников, тех, чьим оружием являются не ножи и пистолеты, но расчёт и страшный зверь по имени Бизнес, и умудрившийся притом сохранить всё это…
Теофил рывком поднимается из-за стола. Признай, что это была ошибка, и ищи в другом месте, что сложного? Но приходится делать над собой усилие, чтобы сказать:
– Прошу прощения. Мне пора идти.
Динамика замедляется, перетекая в статику. Шафранек останавливается посреди кухни, опускает руки, возвращается к своей излюбленной неподвижности. Теофилу кажется, что он и на этот раз просто промолчит, однако слова, хриплые и отдающиеся какой-то застарелой болью, всё-таки скатываются со стиснутых губ секретаря:
– Я не могу ни о чём вас просить, но… прошу вас, останьтесь. Хотя бы на чай.
Предложи Шафранек рюмку, Фриц ушёл бы, не задумываясь. А вот чай… это куда как более серьёзно. От приглашения на чай отмахиваться вот так просто нельзя, не положено, не… хочется?
Теофил молча опускается на стул.
Он и не помнит толком, когда в последний раз пил чай – нет, не разрекламированный зелёный, не элитный восточный с непроизносимым названием, и не заварку из лепестков, которая тоже почему-то называется чаем, хотя чая как такового в ней как раз и нет – самый обычный чёрный, слегка отдающий терпкой горечью, но от глотка к глотку становящийся всё более сладким из-за плохо размешанного сахара на дне. Это почти вкус детства, снова, опять этот временной скачок, наравне с карамельным пирогом или мясным рулетом по фирменному рецепту матушки – хотя в данной ситуации куда более уместно смотрятся заботливо нарезанные бутерброды с сыром. После первого же кусочка желудок Теофила вспоминает, что хозяин, игнорируя его отчаянные вопли, вот уже несколько дней цинично пытался утопить его в кофе и виски, и мстительно скручивается в пружину. Рот Фрица немедленно наполняется слюной, и он, едва сдерживаясь, чтобы не жмуриться от удовольствия, проглатывает бутерброд, а за ним второй и третий, и лишь четвёртый встаёт поперек горла, когда Теофил ловит устремлённый на себя взгляд Шафранека, подёрнутый поволокой умиления.
Фриц откладывает бутерброд в сторону, сосредоточенно допивает ставший совсем сладким и терпким чай. Происходи дело в офисе или даже на улице, Теофил не преминул бы одёрнуть секретаря, однако тут он не может ничего сказать, не смеет ни в чём упрекнуть сидящего напротив, ведь это его квартира, его монастырь, тот самый, куда не стоит лезть со своим уставом, и к тому же он пообещал Кикки, что больше не тронет её папу. Фриц заливает вздох последним глотком чая и ставит кружку на стол – как точку в морзянке. А после задаёт единственный вопрос:
– Почему?
Шафранек пожимает одним плечом, но на его морде, вопреки жесту, крупными буквами написано, что он знает ответ – знает, однако ни за что не скажет его вслух, даже не намекнёт. Ну что за невыносимое создание.
– Ты, – после того, как шестилетняя привычка выкать издохла в коридоре Шафранековой квартиры, возвращаться к ней всё равно что пытаться воскресить труп, – ничего не говоришь, потому что боишься разбудить дочь?
– Я жду, пока у меня появятся нужные слова, – шелестит в ответ секретарь.
– А дочь?
– А что дочь?
Почему я не знал о её существовании?
– Почему ты ничего о ней не говорил?
– Вы никогда не спрашивали.
Фриц мог бы предугадать подобный ответ, даже если бы его мозг внезапно выключился. Это полнейшая очевидность, но Теофилу хотелось, чтобы Шафранек сказал это вслух. После, на миг задумавшись, понимает – ему просто хочется, чтобы Шафранек говорил. Что именно – вопрос не столь важный.
– Она всё время живёт с тобой?
– Нет, она навещает меня, когда… – крохотная, но важная запинка. Вразрез со своим же равнодушием после того самого вопроса Фрица, он всё ещё переживает разрыв с женой. Непонятно лишь, из-за любви к ней или по какой-то иной причине. – Время от времени. Обычно это происходит раз или два в неделю.
– А в другие дни? Ты живёшь здесь один?
Теофил не успевает одёрнуть себя, и вопрос звучит почти требовательно, едва ли не грубо, но прежде, чем успевает что-то предпринять, секретарь выпаливает:
– Как и вы.
Секунду они смотрят друг на друга с почти одинаковым испуганно-злым недоумением. Фриц невольно думает о минном поле – однажды, в далёкие годы его военной службы, их отряду, лишившемуся накануне единственного сапёра, пришлось вслепую идти через такое поле, вооружась одной лишь исступлённой надеждой и верой в свою интуицию. Но та часто подводила. Вот и теперь Фрицу кажется, что он ступил не туда, и надёжно скрытая дёрном мина сдетонировала вдруг и взорвалась прежде, чем он успел испугаться.
Теофила пронзает чувство своей острой неуместности в этой квартире, и он второй раз за вечер быстро поднимается со стула. Останавливает жестом готового рассыпаться в извинениях Шафранека, косится в сторону, когда глаза последнего неумолимо начинают наливаться привычной уже тоской. Как можно мягче произносит:
– Благодарю. Но мне и правда пора идти.
Идти в буквальном смысле слова. Шофёр давно у себя дома, да и прогулка, чтобы освежить голову, явно не помешает, благо путь не так уж далёк. Не дожидаясь ответной реакции секретаря, Фриц идёт к двери, смутно осознавая, какой мыслительный ад обрушится на его голову, когда он останется наедине с собой. Однако пока он ещё не один, пока ещё чувствует за спиной чужое присутствие, и это помогает Теофилу держать себя в руках. Держать спину. Держаться.
Он слышит, как Шафранек, ступая тяжело, точно несёт на плечах целую гору, следует за ним. Впрочем, Фриц и сам едва переставляет ноги – одна его часть страстно желает вырваться отсюда и как можно скорее вернуться в свой, привычный мир, но другая тянет его остаться – действие наталкивается на противодействие, и КПД в итоге стремится к нулю.
Кое-как дойдя до двери, Теофил вынужденно разворачивается и протягивает лапу.
– Ключ. Пожалуйста.
Действуя будто в полусне, глядя куда-то вбок, Шафранек запускает ладонь в карман домашних брюк и с негромким звяканьем вытягивает увесистую связку. Глядит на неё задумчиво и протягивает уже было начальнику, как вдруг по его морде будто проходит судорога, искажая гневом и яростью тонкие черты.
Шафранек стискивает ключи так резко и сильно, что в тишине отчётливо слышен хруст его суставов, и каким-то отчаянным жестом вкидывает голову. Жёлтые горящие глаза из-за ставших огромными зрачков – два маленьких солнца в пик своего затмения.
– Есть ли хоть одна вещь, которую я могу сделать, чтобы вы остались?
Голос резкий и отрывистый, словно лай собаки, которой хозяин, привязав, даёт команду «Сидеть», а сам уходит.
– Я не просил этого, я не хотел, я жил своей жизнью, а вы…
Снова этот жест, только уже по отношению к самому себе – Шафранек будто хочет, но не может зажать ладонью рот, отчего та конвульсивно подёргивается в воздухе. Кажется, он уже жалеет о том, что поддался слабости и заговорил – нет, определённо точно жалеет, но слова, похоже, копились у него под языком слишком долго, чтобы можно было вот так просто прервать их стремительный поток.
– Я знаю, я виноват во всём сам, я больной, ненормальный, это только мои проблемы, но это несправедливо, это так несправедливо!..
Секретарь подаётся вперёд, не сумев устоять на месте. Теперь уже обе его ладони взбивают воздух, и Теофилу приходится прикладывать усилие, чтобы не отодвинуться как можно дальше. Он помнит, что почти сразу за его спиной – дверь, и упираться в неё лопатками определённо не лучшая идея.
– Но вы же – вы же умный, вы же всё знаете, вы давно обо всём догадались! Тогда почему продолжаете себя вести… так?! Объясните же, наконец, и прекратите, прекратите свои издевательства, это невыносимо!..
Мгновенная мысль – точно вспышка молнии. Воспользовавшись паузой, Фриц быстро вставляет между фразами Шафранека:
– Клянусь, я не понимаю, о чём ты говоришь. Что я должен объяснить тебе?
Секретарь давится воздухом. Пользуясь кратким затишьем, Теофил делает осторожный шаг вперёд и мягко касается пальцами соблазнительно торчащего из лапы Шафранека ключа – вытащить бы его, и дело с концом. Но вместо этого, чуть промахнувшись, проводит рукой по палевой шерсти.
От этого едва уловимого жеста Шафранека буквально дёргает вперёд, к Фрицу. Наверное, со стороны это выглядит примерно так, как если бы у него вдруг сработал внутренний магнит, в то время как сам Теофил был бы покрыт железной оболочкой. Глаза его, совсем уже шалые, оказываются в считанных миллиметрах, отчаянно гипнотизируя, и Фриц, задохнувшись, слышит тихий хруст собственных рёбер, но успевает лишь вскользь задуматься о той чудовищной силе, что скрывалась всё это время где-то в глубине хлипкого тела секретаря, потому как в следующий миг к его рту исступлённо прижимаются чужие губы.
В первое мгновение Теофилу кажется, что он снова попал в ту сцену с Ирис – такое же собственническое объятие, такая же чужая инициатива, такая же внезапность, – и уже поднимает было руки, чтобы как и тогда отпихнуть навязчивого партнёра, но обрушившееся на него осознание сути происходящего прокатывается по позвоночнику парализующей волной и обрывает его движение на половине. Шафранек целует его не потому, что хочет соблазнить, показать своё превосходство или перехватить инициативу. Это всего лишь способ заставить молчать самого себя – и в то же самое время оглушительный вопль, воплощённый в жесте, безмолвный крик, провокация, перешедшая от слов к действиям. Это новая, превосходная степень его пятничного монолога – просто избейте меня, а лучше убейте совсем, – и Фриц с сокрушительной ясностью понимает наконец, что Шафранек говорил это абсолютно серьёзно.
Это ненормально, это нездорово, это пробуждает всё то, что долгие годы таилось где-то в глубине его естества – и в то же самое время это настолько соблазнительно, что отказаться от подобного за гранью человеческих сил. Однако Теофил каким-то чудом умудряется вновь вывернуть руль своего метафорического автомобиля за миг до падения в бездну и сделать невероятную, пусть и глупейшую вещь, которую только можно совершить в подобной ситуации.
Бесцеремонно разорвав кольцо чужих рук, он попросту сбегает прочь.
"Терпкий виски, сладкий чай" на Фикбуке
Автор: Кьяроскуро
Фандом: Ловушка для кошек
Основные персонажи: Джованни Гатто, Фриц Теофил, Шафранек
Пэйринг: Джованни Гатто/Фриц Теофил, ОЖП/Фриц Теофил, Фриц Теофил/Шафранек
Рейтинг: R
Жанры: Ангст, Повседневность, AU
Предупреждения: ОЖП, Элементы гета, Элементы слэша
Размер: планируется Миди, написано 52 страницы, 11 частей
Статус: закончен
Описание: За каждодневной суетой можно упустить из виду самое важное, даже если оно совсем рядом. Слепой не увидит слона, если только не протянет к нему руку. Или же если кто-нибудь не поможет ему прозреть.
Посвящение: Тем людям, которые вдохновили меня вернуться к тексту и поддерживали на всём протяжении работы над ним. Спасибо, ребята, вы чудо.
Публикация на других ресурсах: Со ссылкой мне и указанием авторства.
Части 1-5
Часть 6Ты овладеваешь мной, берешь меня под контроль,
Ты заставил меня жить лишь ради ночи,
История завершится прежде, чем наступит утро.
Ты овладеваешь мной, берешь меня под контроль.
Laura Branigan, «Self Control»
Следующие два дня Фриц безвылазно сидит в своей квартире. Он пьёт литрами крепкий кофе, периодически добавляя в него виски, почти беспрерывно курит и – работает, лишь изредка делая вынужденные паузы в те моменты, когда буквы превращаются в непоседливых муравьёв, расползающихся в стороны от пристального взгляда. В такие моменты он закрывает уставший глаз и откидывается на жёсткую спинку стула, в то время как мысли его выхватывают рупор и начинают надсадно в него орать, отчего у Теофила неиллюзорно звенит в ушах.
Ощущения, что он испытывает, схожи с жестоким похмельем – снова это сравнение, никакой фантазии, – как будто бы в тот пятничный вечер он действительно перебрал «Уайт Трэш». В подвздошье – концентрированная досада, затягивающая, точно пресловутая чёрная дыра, его мысли, внутренности, кости, кожу, всего Фрица целиком внутрь себя. Может быть, немалую долю в подобные ощущения вносит ещё и голод – определённо, диета «кофе, виски и гора работы» является наилучшей в плане эффективности, однако затягивать с ней точно не стоит, – но Теофил не чувствует обычного в таких случаях желудочного спазма и даже не рассматривает подобной мысли.
В основном потому, что для чего-то подобного в его голове сейчас слишком мало места.
Двусторонняя досада, на себя и Шафранека, заставляет Фрица вспоминать, буквально по крупице восстанавливать всю историю их отношений, тщетно разыскивая конкретный момент, когда всё пошло не так. Наверное, с самого первого дня, когда Теофил предложил палевому коту место в своём отделе.
Нет, это вовсе не было сиюминутным порывом, но, – по крайней мере, так казалось на тот момент, – здравым и продуманным решением. Тогда, шесть лет назад, когда Фриц три года как руководил одним из отделов компании, и успел досыта наесться вопиющей некомпетентностью своих подчинённых, большую часть из которых уволить было невозможно из-за их высоких покровителей, он по какому-то вопросу навестил Джуда Хеспеса, ныне директора одного из филиалов синдиката, а тогда – всего лишь такого же, как сам Фриц, начальника отдела. Хеспес вынудил его ждать, и пока Теофил скучал в кресле рядом с запертой дверью, ему представился отличный случай понаблюдать за работой чужих сотрудников.
Однако это занятие быстро надоело – они вели себя ровно так же, как и его собственные подчинённые: понижая голос до шёпота, обсуждали последний просмотренный в кинотеатре фильм, лениво пили кофе, кто-то, прикрывая рот лапой, общался по рабочему телефону о личном, немногочисленные девушки, сбившись в стайку, бойко чирикали о новой парикмахерской на углу, параллельно подравнивая коготки. За всей этой офисной рутиной заметить Шафранека стоило изрядной наблюдательности: он сидел, скрючившись, за кипами бумаги в самом углу, и единственный из всех производил впечатление того, кто действительно что-то делает.
Конечно, могло случиться и так, что и палевый-ещё-не-секретарь занимался за бумажными горами неким сугубо личным делом – читал книгу, к примеру, или разгадывал в газете кроссворд. Однако последовавшая далее сцена убедила Фрица в обратном. К Шафранеку подошёл договоривший по телефону кот и достаточно громко поинтересовался:
– Ну, как там акты на передачу? Ты уже зарегистрировал их?
– Сначала надо кое-что проверить.
Теофилу пришлось сильно напрячь слух, чтобы разобрать бормотание своего будущего секретаря. А тот продолжал говорить, не поднимая глаз:
– Там я заметил несколько ошибок, и надо их исправить, прежде чем регистрировать акты в книге.
– Ну так исправь, – хмыкнул кот, точно речь шла о чём-то, совершенно не стоящим внимания.
– Но ведь это твои акты.
Наконец Шафранек соизволил поднять голову и поглядеть на собеседника. В глаза Фрицу бросилась типичная морда недавнего зубрилы – ввалившиеся щёки, усталые глаза за линзами очков, жидкие волосы, уложенные на прямой пробор. Картина маслом: ботаник офисный, обыкновенный.
Пока Теофил занимался классифицированием чужих работников, телефонный болтун пожал плечами.
– Но я попросил заняться этим тебя, и ты согласился. Ну так сделай всё, как надо, чего тебе стоит-то? Кстати, я ещё через час кое-что тебе донесу. Справишься? А то у меня сегодня встреча с друзьями, не хочу опаздывать.
Фрицу даже в голову не могло прийти, что на подобную «просьбу» можно ответить согласием. Однако Шафранек лишь склонил голову… кажется, именно в этот момент, увидев жест подобной необъяснимой, но чарующей покорности, Фриц определился в своих дальнейших действиях.
– Хорошо. Я постараюсь всё сделать.
– Вот и спасибочки.
Улыбаясь, точно нализавшись сметаны, болтун ушёл. А Теофил поднялся с кресла и приблизился к вновь зарывшемуся в бумаги палевому коту.
– На Вашем месте я бы послал его на все четыре стороны, – сообщил он Шафранеку будничным тоном.
Тот, вздрогнув, быстро поднял голову. На миг морда его отразила ужасное смятение, а зрачки лихорадочно метнулись из стороны в сторону, тщетно ища выход из тюремных камер его глаз. Однако ему удалось совладать с собой, и, снова уткнувшись в бумаги, Шафранек медленно отозвался:
– Он мой коллега. А коллегам нужно помогать друг другу.
«А Вам коллеги часто помогают?». «Помогать, но не брать же на себя их работу». «И Вас устраивает подобное положение?».
– И Вы всё успеваете?
– Простите?
– Вы успеваете делать и свои собственные дела, и дела коллег?
Быстрый прямой взгляд. И скромное:
– Конечно.
Через десять минут, сидя с Джудом один на один, Фриц, после обсуждения основных вопросов, вскользь поинтересовался заваленным работой сотрудником. Хеспес немедленно нахмурился, а после понёс что-то вроде «ну да, вечно сидит с работой, едва успевает справляться с делами, всё хочу его выгнать, но жалко». «Ага, – тут же смекнул Теофил, – самый ценный кадр отдела». Поблагодарив собеседника, он, не оборачиваясь, покинул его офис. А на следующий день попросил своего тогдашнего секретаря – секретаршу, если быть точным, – отнести Шафранеку конверт. В нём лежало письмо примерно следующего содержания – я, такой-то и такой-то, предлагаю Вам освободившееся место моего личного секретаря. Ни графика работы, ни величины зарплаты, ни даже сроков в письме указано не было: Теофил решил поглядеть, какие шаги предпримет Шафранек.
Тот поступил кардинально. Назавтра Фриц застал его с утра пораньше возле своего кабинета. На вопрос «Что Вы тут делаете?» последовало лаконичное «Я согласен на Ваше предложение и готов приступить к работе сегодня же». Теофил был впечатлён, и место перешло к Шафранеку.
Впоследствии Фриц не раз и не два похвалил себя за верное решение, поскольку практически сразу после смены секретаря смог заниматься гораздо более разнообразными и амбициозными проектами, передавая менее значимое Шафранеку, а также постепенно возлагая на него всевозможную материальную часть. Это позволило отделу резко увеличить производительность, что не могло не уйти от взора Гатто, так что тремя годами позже Теофил уже обсиживал свой кабинет директора компании, а Шафранек – новое место в качестве того же личного секретаря, только теперь – личного секретаря директора, что звучало в разы лучше.
Разумеется, не всё было радужно и далеко не всё получалось с первой попытки. Шафранек, конечно, был существом исполнительным и ответственным, однако ему отчаянно не хватало опыта и мастерства в некоторых вопросах, но Фриц готов был его этому обучать. Конечно, методы, которые он использовал, были не всегда этичны, однако Теофил искренне считал, что приносят они гораздо более быстрый и действенный результат, нежели нудные выговоры или лишение премий. И, разумеется, ему и в голову не могло прийти, что Шафранек может воспринимать это в личном ключе, тогда как Фриц был уверен, что от «А» до «Я» остаётся в рамках сугубо деловых отношений.
Говоря о последнем, Теофил в принципе старался придерживаться доктрины «работа – отдельно, личная жизнь – отдельно». К сожалению, порой она нарушалась, причём в основном сверху, со стороны Гатто, который то приглашал Фрица на совместный поход к мадам Линде, а то, как в нынешний четверг, и к себе в особняк. Однако тут Фриц был котом подневольным – Джованни босс, а, значит, ему не перечат. Но там, где воля Теофила была главенствующей – в основном, в его отношениях с подчинёнными, – там он старался как можно сильнее абстрагироваться от личной сферы персонала, искренне гордясь тем, что не знает, у кого сколько детей или какой по счёту брак. К несчастью, иногда подобные вопросы вторгались, против воли, в круг интересов Фрица. И по праву наиболее запоминающимся был случай с женой Шафранека.
Теофил знал, что секретарь женат – узнал случайно, когда заглядывал в личное дело при оформлении на него документов, – однако в глаза его супругу не видел. И поэтому, когда они встретились на вечере, куда кроме членов Совета директоров были приглашены также некоторые сотрудники синдиката с жёнами и спутницами, Фриц сперва принял её за типичную даму полусвета. Однако было в ней что-то, затронувшее одну из струн его души, что-то наивное и по-детски трогательное… короче говоря, с того вечера они ушли вместе, завершив знакомство лишь на следующее утро. В буквальном смысле завершив – они расстались по обоюдному согласию, и Теофил бы вспоминал её не чаще всех прочих своих женщин, если бы, не поинтересовавшись у Шафранека некоторое время спустя её здоровьем, – чёрт знает, зачем, не иначе как надо было срочно закрывать месячный недобор по идиотским поступкам, – не услышал равнодушное:
– Сэр, она уже месяц живёт у Вас.
Тогда, если память не изменяла Теофилу, он обратил больше внимания на смысл слов секретаря, нежели на его тон, причём совершенно оправданно – у него на тот момент уже неделю как никого не было. Перепроверив данные, Фриц выяснил три вещи: во-первых, женой Шафранека была та самая «дама полусвета», во-вторых, она уже две недели жила с новым любовником, неким оперным певцом, похожим на Гатто как брат-близнец, а в-третьих, весь прошлый месяц морочила рогатому мужу голову, утверждая, что живёт с его начальником – не иначе как боялась расправы. Впрочем, расправа от Шафранека? Разве что в параллельной вселенной. Однако, как бы то ни было, после прояснения данного вопроса Теофил снова вернулся к политике закрывания глаз на личные дела подчинённых и более не поднимал этой темы. Как, впрочем, и сам Шафранек, никак не прокомментировавший полученную на следующий день информацию о реальном местонахождении своей неблаговерной.
Сейчас, восстанавливая события с конца и уделяя порой больше внимания нюансам и акцентам, нежели очевидным смыслам, Фриц понимает, что реакция Шафранека тогда была крайне странной, даже для того, кто совершенно в курсе измен своей жены. Возможно, основываясь лишь на этом эпизоде, можно было бы сделать вывод о том, что Шафранек сам по себе крайне скуп на проявление эмоций, как минимум перед начальством, однако горячечный пятничный монолог в прах разносил эту теорию. Да и не был Шафранек, при всей свой сдержанности, замороженной ледышкой. Тогда почему подобное равнодушие в столь личном вопросе?
Впрочем, эта лишь одна из странностей, в копилку к фанатичному упорству представлять следы от рук шефа за последствия собственной неловкости. Последнее всплывает в мыслях Фрица исподволь, неожиданно, но по телу от ушей до кончика хвоста прокатывается волна знакомого уже раздражения на вещи, которые выходят из-под его контроля. Оно будто бы электризует его шерсть, вызывая целый спектр разнообразных, но неприятных ощущений, и Теофил открывает глаз с твёрдым намерением остановить круговерть мыслей хотя бы на полчаса. Для этого он заваривает себе ещё кофе, ради разнообразия щедро добавляет в него сливки и включает радио, которое неожиданно начинает говорить знакомым голосом безымянного детского психолога:
– …Вы знаете, у мазохиста ведь есть своя гордость. Никому не в силах обвинить его в недостаточной степени подчинения. Никто, как мазохист, не может подчиняться лучше и быстрее, никто не может прийти в состояние полной и глубокой деградации более изящно, изощренно и выдержанно…
– Складывается впечатление, что Вы восторгаетесь мазохистами, доктор.
Истекающий ехидством голос Милиска. Кажется, он всё же решил развить тему, которую столь торопливо оборвал в прошлой передаче.
– Я долго изучал данный вопрос, – невозмутимо отзывается тот. – До того, как заинтересовался детской психологией. Впрочем, эти две темы крепко связаны – мазохизм зачастую идёт из юношеского или даже младенческого возраста.
– Но не всегда?
– Не всегда, однако случаи обратного крайне редки. В жизни пациента должно случится нечто экстраординарное, нечто такое, что изменит всю его картину мира, заставит отречься от нормального человеческого эгоизма и, тем самым, от самого себя…
– Например?
Короткая пауза, насквозь отдающая театральностью. И – очевиднейший ответ:
– Любовь. Если она достигает той редкой области, где не является одержимой, в таком случае в ней зарождается сильная мазохистская составляющая. Она стремится быть послушной, подчиниться, сложить свою гордость и силу к ногам другого. Она жаждет лишь одного: передать всю себя воле избранника.
– Доктор, да Вам бы книги писать…
Милиска прерывает телефонная трель. Не без сожаления выключив радио, Фриц берет трубку. На том конце провода щебечет птичий голосок: секретарша Гатто сообщает, что Совет состоится во вторник в головном офисе, ровно в полдень. Добавив под конец загадочное и несколько тревожное «Мистер Гатто настоятельно просит Вас не опаздывать», она вешает трубку, не дождавшись ответа.
А Фриц, скользнув взглядом по часам и подсчитав, что времени осталось не просто мало, а дьявольски мало, вновь возвращается к работе, задвинув мысли о Шафранеке на задворки сознания.
Пояснение к части 6Речь психолога во многом взята из книги Л. Коути "Мазохизм. Юнгианский взгляд".
Часть 7Кричи,
Кричи,
Кричи как можно громче!
<…>
Если бы я мог,
Я бы с удовольствием разбил тебе сердце.
Tears for Fears, «Shout»
Без пяти двенадцать в оговоренный вторник Фриц заходит в зал совещаний. Девять десятых Совета уже на месте – сбившись в кучки, беседуют о своём. Кивнув тем, кто поворачивает к двери голову, Теофил занимает одно из свободных мест и оглядывается уже более внимательно. Делает он это исключительно для проформы: ни одного нового лица, все сплошь старые знакомцы. Однако это не значит, что стоит расслабляться – наоборот, с этими кадрами необходимо держать ухо востро. Твёрдо помня это, Фриц оскаливается в вежливой улыбке, когда один из присутствующих начинает движение в его сторону.
– Фриц, дружище, – показная улыбка, почти полностью отзеркаливающая его собственную. – Давно не виделись. Как жена, как дети?
– Доброе утро, Джуд. Неужели мы так долго не виделись, и ты забыл, что я живу один?
Знакомьтесь, помянутый не так давно Джуд Хеспес, ходячий мальчик-обаяшка и по совместительству первейший соперник Фрица – не в последнюю очередь потому, что офисы их находятся в одном городе. Типичный представитель золотой молодёжи, он успел в нужное время удержаться на месте – по большей части, за счет своих неисчерпаемых амбиций, и теперь, по его собственному выражению, «пожинал плоды трудов своих». Конечно, если под «трудами» понимать виртуозное искусство шантажа, притворства и лжи…
– О, и правда! Как я мог… Впрочем, после того невероятного события, что случилось в моей жизни… – долгая пауза, буквально кричащая «Ну же, спроси меня, спроси!».
– События? – даже не думай закатывать глаза, даже не смей!..
– Через неделю я торжественно покидаю наш клуб холостяков.
Данная фраза заставляет Фрица внимательнее взглянуть на Джуда. Сперва Теофилу кажется, что на нём всегдашняя маска, однако, присмотревшись, он понимает, что Хеспес, похоже, по-настоящему счастлив грядущим событием. Удивление от осознания этого факта не позволяет Фрицу промолчать, и он любопытствует:
– И кто, позволь спросить, твоя избранница?
– Ангел, сущий ангел, – мурлычет Джуд тоном, каким обычно называет желаемую сумму после фразы клиента «Чёрт с вами. Сколько?», и тянется во внутренний карман пиджака за фотокарточкой.
Теофил едва сдерживает порыв отбросить её после первого же взгляда: с фотографии, в открытую усмехаясь, на него смотрит Ирис. С трудом преодолев самого себя, Фриц растягивает губы.
– Она весьма мила, – цедит Теофил. – Кто это?
– Я познакомился с Ирис совершенно случайно, – с готовностью щебечет Джуд. – Представляешь, она оступилась на улице и едва не угодила под колёса моей машины. Страшно подумать, что случилось бы, если бы мой шофёр вовремя не затормозил! Однако я счёл своим долгом удостовериться, что с ней всё в порядке, и…
Его речь прерывает появление Гатто. Скривившись, как грубо прерванный посреди монолога актёр, Хеспес торопливо выхватывает фотографию из судорожно стиснутой лапы Фрица и шмыгает на своё место, а Теофил, всё ещё под впечатлением от услышанного, медленно переводит взгляд на Джованни. После рассказа Джуда он ощущает в глубине души зачаток странной тревоги, какого-то дурного предчувствия, однако Гатто даёт сигнал к началу Совета, и приходится поскорее задвинуть свои волнения подальше, что выходит лишь с переменным успехом.
К несчастью, темы, затрагиваемые на Совете, банальные и неоднократно обсосанные, и вскоре от Теофила в зале остаётся лишь его бренная оболочка. Периодически строя на морде заинтересованное выражение, он лихорадочно думает, насколько может быть совпадением знакомство Ирис и Джуда, а также во что это может вылиться конкретно для него. Что знает танцовщица Гатто о Теофиле? Казалось бы, ничего, следовательно, никаких последствий быть не должно. Однако вдруг… вдруг… По опыту своему Теофил знает, что совпадения хоть и случаются в жизни, однако далеко не так часто, как принято думать, тем более – такие фантастические. Было бы гораздо правдоподобнее, если бы Джуд познакомился с Ирис через Гатто – тоже, конечно, подозрительно, но всё-таки не настолько вопиюще.
Пока Фриц предается рефлексии, Совет плавно близится к завершению – в конце концов, все занятые люди, у всех полно важных дел. Гатто кивает последний раз, взмахом лапы сажает на место очередного докладчика, поднимается с кресла. Директора нетерпеливо приосаниваются, и Теофил усилием воли заталкивает свои мысли поглубже – в конце концов, Гатто кое-что ему обещал. Однако Джованни даже не глядит в его сторону, и это отнюдь не самый лучший знак.
– Господа, я благодарю всех вас за проделанную работу. Но прежде, чем закончить, позвольте мне сообщить важную новость. Как некоторые уже знают, через месяц начнёт работу наш новый филиал в Покио. На следующем Совете мы обсудим кандидатов на должность его директора, однако я хочу уже сейчас отдать свой голос за Джуда Хеспеса.
У Теофила слишком хорошая выдержка, чтобы демонстрировать коллегам свой шок. Разве что поворачивается к Джуду он чуть медленнее, чем остальные, да улыбка, нацепленная на морду, насквозь фальшивая. Однако среди прочих подобных она совершенно не выделяется – лишь единичных присутствующих на Совете представителей не прельщает перспектива переезда в другую страну.
– На этом объявляю Совет оконченным. О следующем, как обычно, вам будет сообщено накануне. Хорошего дня.
Гатто покидает зал, и директора немедленно стекаются к креслу Хеспеса, чтобы в первых рядах успеть поздравить его с почти-повышением. Пользуясь этим, Фриц выскальзывает в дверь и торопливым шагом идёт за Джованни, намереваясь вызнать у него причину столь кардинальной перемены решения – он в чём-то провинился, но в чём именно? Однако стоит ему только открыть рот, как Гатто разворачивается к нему сам, и прыгнувшие было на язык слова, точно испугавшись, рвутся обратно Теофилу в горло.
Белый кот буквально трясётся от ярости.
– Только посмей, – шипит он на Фрица, выпуская когти и прижимая уши к голове. – Только посмей спросить, почему я не выставил тебя.
Сложнее всего в данной ситуации – не поддаться гипнозу хлещущего из стороны в сторону хвоста Джованни и не запаниковать окончательно. Единственное, что остаётся Теофилу – как можно крепче держать себя в лапах и сохранять хотя бы видимую невозмутимость так долго, как получится.
– Я не понимаю, сэр.
– Ах, не понимаешь. Ладно. Сейчас поймёшь.
Молниеносным движением Гатто выхватывает из широкого кармана какие-то бумаги и швыряет их Фрицу в морду. Тот инстинктивно жмурится, однако успевает перехватить один из листков. Вчитавшись в текст документа, он не верит своим глазам – в документе значится один из его личных банковских счетов. То самое кошмарное ощущение, когда неумолимо выскальзываешь в пропасть из своих же собственных рук. Смятённый, он поднимает взгляд на Гатто.
– Будешь отрицать, что это твоё?
– Нет, но… – глубокий вдох. – Что это за бумаги? В чём именно я провинился?
– А ты не знаешь? – картинно округляет глаза Джованни. – Потрясающе. Скажи ещё, что не ты на свои личные счета переводишь деньги синдиката.
– Я делаю что?
В растерянность медленно, по капле, начинает просачиваться злоба на вопиющую несправедливость. Конечно, Фриц далеко не ангел, но красть у своих? Да вы что, издеваетесь?!
– Браво. – Гатто медленно, саркастически аплодирует. – Тебе стоит подумать о карьере актёра – тем более теперь, когда ты одной ногой над бездной.
– Мистер Гатто, пожалуйста. – Фриц безжалостно комкает бумаги, даже не замечая этого. Самый худший его кошмар – полная беспомощность, абсолютная невозможность контролировать ход событий, убийственное осознание бесполезности любых своих действий, но, даже понимая это, он всё равно зачем-то пытается достучаться до босса. – Вы знаете меня много лет. Я не лучший представитель рода кошачьего, но я никогда бы не стал красть что-то у Вас или у синдиката. Да и зачем?
– Вот и я хочу знать – зачем, – сухо отзывается белый кот. – Собственно, именно поэтому я не прогнал тебя поганой метлой ещё с Совета. Я хочу услышать твои объяснения.
Лапа Фрица безжизненно повисает вдоль тела, и он отзывается глухим голосом:
– Клянусь чем угодно, что я не делал этого.
Гатто, прищурясь, глядит на него в упор, точно пытается залезть Теофилу в голову. А после нехотя роняет:
– Мне невероятно трудно тебе поверить, но ещё труднее осознать, что все эти годы я грел змею на своей груди. Даю тебе время до конца недели, чтобы оправдаться. Если сумеешь доказать, что невиновен, я, так уж и быть, прощу тебя и забуду этот неприятный инцидент. Ну а если не сможешь…
Джованни суёт оставшиеся бумаги в лапы Фрица и, не оборачиваясь, удаляется прочь.
По пути домой Теофил тщательно просматривает документы. По большей части, это денежные переводы. В реквизитах отправителя указаны данные нескольких основных счетов синдиката, в реквизитах получателя – его, Фрица, личные счета, о наличии которых знает только узкий круг самых доверенных лиц. И поскольку Теофил уверен, что самостоятельно финансовых операций подобного рода не проводил, это значит лишь одно: крыса где-то рядом. Вот только кто именно?
Первые его догадки очевидно падают на Ирис – у неё есть мотив, пусть и весьма сомнительный, однако это на его взгляд, в то время как на по её мнению, возможно, он весьма серьёзен, а также крайне подозрительна её поспешная связь с новым кандидатом на пост директора покийского филиала. Однако в оправдание танцовщицы говорит тот факт, что она никак не могла узнать за столь короткий срок настолько личные данные. Возможно, случись это хотя бы неделей позже…
Но какая же сука тогда… Как и следует из первоначальных размышлений, кто-то из своих. Кто-то, кто знает реквизиты счетов Фрица, головного офиса синдиката, в курсе открытия нового филиала, кто-то способный проникнуть в подобные банковские тонкости, причём за исключительно короткий срок, и, судя по всему, сильно обиженный на Теофила... В голове складываются два и два, и Фриц грубо рявкает шоферу:
– Поворачивай в офис!
Но того, кого Теофил надеялся там застать, на месте нет. Так что Фрицу остаётся лишь бессильно втягивать и выпускать когти на правой лапе, кипя от алеющей в глазах ярости, перед пустым столом Шафранека, а после несолоно хлебавши ехать домой.
Буравя взглядом проплывающий за окном автомобиля городской пейзаж, Теофил думает, что его секретарь сказочно удачлив – будь он в офисе, Фриц не задумываясь выкинул бы его прямиком из окна двадцать пятого этажа.
Часть 8Когда я оглядываюсь на свою жизнь,
То ощущаю только стыд.
Я всегда был тем, кого винят люди.
Pet Shop Boys, «It`s a Sin»
Единственное, что остаётся Фрицу в сложившейся ситуации – внимательно проанализировать имеющиеся сведения и приложить все возможные усилия для того, чтобы найти крысу. В противном же случае – прости-прощай, директорское кресло. Или даже что похуже. В конце концов, что стоит Гатто стукнуть полиции и засадить его за решётку, благо подобные эксцессы в истории синдиката уже случались?
Однако даже весь тот страх, что внушает Теофилу вероятность заключения, не может побороть вновь навалившуюся на него подобно тяжёлой смирительной рубашке апатию. Фриц барахтается в ней, как в липком болоте, и в голове его тонко и тревожно звенит «Надо делать, надо что-то делать!». Но он просто едет домой, падает на диван, не снимая пиджака, и утыкается неподвижным взглядом в потолок. Можно подумать, что ты подобным образом в одиночной камере не насидишься.
Внутри него отчаянно борются аргументы за и против вины Шафранека. «За» кричит очень громко – на это указывает буквально всё, однако игнорировать шёпот «против» не получается: проработав бок о бок с секретарём без малого шесть лет, Фриц не может поверить, что за столь долгий срок не разглядел в нём потенциального предателя. Неужели интуиция может так смертельно обманывать? Или он ошибался и во всём остальном? Что, если вся его жизнь – просто большая ошибка?..
Так, ну вот это уже совсем перебор. Точно упрямое животное, Теофил поднимает самого себя с дивана и ведёт на кухню. Там он, морщась от отвращения к любимому напитку, почти насильно вливает в себя один за другим три стакана виски – к чёрту здоровый образ жизни, к чёрту всё. Об этом он подумает, когда этот ад кончится, а если не кончится – что ж, тогда и вовсе нет смысла уделять ему внимания. Чувствуя, как кровь по венам начинает бежать быстрее, Фриц вновь вызывает отпущенного было шофёра и связывается с отделом кадров. Пока сонный сотрудник разыскивает домашний адрес Шафранека, Теофил слоняется по комнатам, изо всех сил избегая глядеть в попадающиеся на пути зеркала – он более чем уверен, что зрелище не придётся ему по вкусу.
Вскоре выясняется, что секретарь обитает не так далеко – в одном из соседних спальных районов, сплошь застроенных серыми коробками блочных пятиэтажек. Шофер, вытянутый из тёплой постели и, судя по всему, из объятий любимой женщины, гонит машину, желая как можно скорее вернуться обратно, отчего ночной пейзаж за стеклом сливается в однородное чёрно-серое полотно с редкими проблесками огоньков, фонарей и горящих окон. В другой раз это смотрелось бы почти красиво, но при данных обстоятельствах картина не вызывает в душе Фрица совершенно никаких эмоций. Он медленно моргает, думая о том, что скажет секретарю. Нужно во что бы то ни стало заставить его признаться в содеянном. А если это всё же не он? Теофил досадливо морщится. Дожили, уже собственный внутренний голос взывает к его отсутствующей совести…
Скучный невыразительный дом, третий этаж, обшарпанная дверь, покрытая коричневым дерматином. Фриц готов встретиться с обывательством и мещанством, но они всё же наносят ему коварный удар этой самой дверью, и он на некоторое время зависает на лестничной клетке, против воли погружаясь в детские воспоминания. Теофилы ведь тоже когда-то давно жили в квартире за подобной дверью, и Фриц, закрыв глаза, мог бы с легкостью воскресить в памяти ощущение сплошь покрытого царапинами дерматина под своей лапой, несмотря на то, что было это…
В прошлой жизни это было, вот что. Ностальгия – явно не лучшее чувство, с которым следует требовать объяснений у подчинённых, так что Теофил резко одёргивает себя и громко колотит в дверь, заметив, что звонок благополучно отсутствует. Он успевает задуматься о том, что будет делать в том случае, если Шафранека дома нет, но приглушённый звон ключей и царапанье их в замочной скважине раздаётся раньше, чем вопрос успевает сформулироваться до конца.
Единственный взгляд на нежданного визитёра – и Шафранек, покачнувшись, отступает назад. Связка ключей в его лапе издаёт единственный грустный звяк.
– М… мистер Теофил, – выталкивает наконец секретарь.
Фриц хмурится и, не дожидаясь приглашения, входит в квартиру подчинённого, громко захлопывая дверь за своей спиной. От этого грохота Шафранек болезненно морщится и быстро косится куда-то себе за спину. Выглядит он при этом так, будто жена пришла к нему в тот момент, когда на их супружеском ложе уже успела расположиться любовница.
Не размениваясь на приветствия, Фриц рубит сплеча:
– Это ты слил Гатто фальшивые документы? Ты работаешь на Хеспеса?
Секретарь молча таращится на него круглыми не то от страха, не то от удивления глазищами, и машинально перебирает в ладони ключи. Подобная реакция Фрица не устраивает категорически – ему нужно получить признание, ответ, да хоть что-нибудь, – он делает резкий шаг вперёд и, сграбастав Шафранека за грудки железной лапой, слегка приподнимает его над полом.
– Я спрашиваю, это ты у меня за спиной крысятничаешь? – рычит Теофил.
Шафранек, хоть и выглядит жертвой многолетней голодовки, весит прилично, так что держать его в подвешенном положении стоит Фрицу значительного напряжения мышц руки. Но в то же самое время секретарь не производит впечатления живого кота: с тем же успехом Теофил мог поднимать с пола мешок с песком. Крохотная часть сознания, отвечающая обычно за беспристрастное наблюдение, замечает, что это не нормальная реакция – попробовал бы ты подобным образом схватить Ирис, мгновенно бы обзавёлся десятком новых царапин на морде и определённо лишился бы слуха, ибо она точно не стала бы молчать. Фрица напрягает эта странная связь танцовщицы Гатто и его секретаря – почему-то в последнее время они с завидным постоянством всплывают в голове Теофила исключительно в связке друг с другом, – и встряхивает палевого кота, отчего голова последнего безжизненно дёргается в сторону. Глаза секретаря тусклые, как задымлённые стёкла, рот беспомощно приоткрыт: кукла в кошачий рост. Фриц хочет было повторить вопрос – немыслимо – в третий раз, однако вдруг откуда-то сбоку раздаётся полной злобы оглушительный крик, почти переходящий в ультразвук.
Лапа Теофила конвульсивно дёргается и разжимается. Секретарь неловко приземляется на пол и, качнувшись, льнёт к стене – не специально, просто она оказалась совсем рядом. Фриц отмечает это краем глаза, занятый поисками источника поистине адского вопля, и едва не отступает назад, когда им оказывается крохотная – чуть выше его колена, белоснежная кошечка, которой едва можно дать лет пять-шесть. Она уже не кричит, но смотрит снизу вверх на Теофила с такой яростью во взгляде, что даже его, взрослого мужчину, невольно пробирает дрожь.
Ребёнок стискивает пушистые кулачки и с угрозой шипит, глядя Фрицу в лицо:
– А ну не смей обижать моего папу!
– Папу?
Теофил в замешательстве глядит на медленно приходящего в себя Шафранека, обнимающего стену, на девочку, снова на Шафранека. Помимо очевидного вопроса «Каким образом его дочь могла обзавестись белым окрасом вопреки всем законам генетики?», перед ним встаёт не менее очевидное откровение «У Шафранека есть дочь!». Несмотря на то, что это вполне объяснимый результат его политики невмешательства в личные дела сотрудников, Фриц ощущает себя идиотом, которому сказали: «Эй, парень, а земля-то круглая».
– Да, папу, – продолжает разъярённо шипеть кошечка, сошедшая с пасторали, где над пастухом и пастушкой в небе резвятся прелестные купидончики. – Не трогайте его, а не то я… не то я… не то я вас поколочу, вот что!
И она с очевидным намерением бросается было на Фрица, но её рывок многоопытным жестом перехватывает оклемавшийся Шафранек.
– Китти, детка, придержи коней. Папа сам во всём разберётся.
– А вот и нет! – упрямствует та, змеёй извиваясь в кольце его лап. – Я видела, я всё видела! Если бы не я, он… он… – Она злобно зыркает на Фрица и внезапно разражается воплем. – Уходите! Слышите! Идите прочь!
– Китти, Китти, – Шафранек делает жест, точно хочет и не может зажать дочери рот, и с долей вины и смущения искоса глядит на Теофила. – Простите, ради всего святого, я не знаю, что на неё нашло. Родная, успокойся, мистер Теофил мне ничего не сделает…
– Верно, Китти, – неожиданно для себя откликается Фриц, на что отец с дочерью реагируют одинаковыми непонимающими взглядами. – Я ничего не сделаю твоему папе. Я просто хочу с ним поговорить.
– Я вам не верю, – упрямится ребёнок, но притихает и перестаёт вырываться. – Это вы так специально говорите, чтобы меня обмануть.
– Нет, Китти. – Оглянувшись вокруг себя, Фриц опускается на ближайший стул, недовольно скрипнувший под его весом, и в жесте капитуляции, относящемся, пожалуй, как к дочери, так и к отцу, демонстрирует пустые ладони. – Я больше не трону твоего папу, честное слово.
Взгляд кошечки слегка проясняется, в то время как Шафранеков, напротив, становится в разы смурнее. Заметив, что это не укрылось от внимания Фрица, он нервно передёргивает плечами и, поставив дочь на пол, начинает усиленно коситься в пол. Китти оправляет на себе платье жестом, достойным великосветской леди, подходит к Фрицу. На её мордашке – ни капли страха, зато полным-полно здорового взрослого скептицизма.
– Ла-адно, – тянет кошечка, складывая лапки на груди. – Так и быть, поверю вам на слово. Но это только потому, что я хочу спать. Смотрите, я рядом и услышу, если станете снова на папу нападать.
Она грозно тычет в Теофила пальчиком, а потом, демонстративно зевнув, невозмутимо разворачивается и скрывается где-то в глубине квартиры, успевая собственническим жестом похлопать Шафранека ладошкой по колену. Тот провожает её глазами и не поворачивает головы до тех пор, пока Фриц вновь не проявляет инициативу:
– Шафранек.
Секретарь медленно поворачивается к начальнику. Вид у него при этом такой, словно он ждёт, что небеса вот-вот рухнут ему на голову.
Часть 9Было время, когда любовь доставляла мне наслаждение,
Но теперь она разрушает меня.
Я ничего не могу сделать –
Это полное затмение сердца.
Было время, когда в моей жизни горел свет,
Теперь есть только любовь во мраке.
Я ничего не могу сказать –
Это полное затмение сердца.
Bonnie Tyler, «Total eclipse of the heart»
– Сэр?
Теофил молча кивает на стул напротив, складывая лапы на коленях. После эффекта ледяного душа, который оказали на него слова Китти, у Теофила пропадает и без того невеликое желание поколотить секретаря, кроме того – за что? Зная крутой нрав начальника, Шафранек вряд ли стал бы рассиживаться с малолетней дочерью у себя дома, совершив нечто подобное. Скорее уж, он рвал бы из города, а то и из страны когти, да поскорее. А, значит, всё-таки в случившемся виновен кто-то другой.
Покуда Фриц предается внезапной меланхолии, Шафранек тенью проскальзывает по кухне и неслышно опускается на предложенный стул. Без своего коричневого пиджака он кажется нелепым угловатым подростком – прутики лап с острыми локтями, вздёрнутые узкие плечи, шея, кажущаяся без прикрытия банта гротескно-тонкой – Фриц не сомневается, что смог бы без труда обхватить её одной рукой.
Теофил глядит на секретаря вполглаза, и ему кажется, что какое-то волшебство перенесло его в другое время, в другое место – после того, как гнев окончательно схлынул, стала заметна колоссальная разница между тем миром, где Фриц обитает вот уже больше десяти лет, и крохотным микрокосмом этой отдельно взятой квартиры. Его мир, мир бизнесменов и дельцов, огромных пустых пентхаусов с видом на центр города, дорогого алкоголя, сигар и элитных проституток на одну ночь успел стать для него такой же данностью жизни, как вода и воздух. И потому, оказавшись в старенькой квартирке, насквозь пропахшей бытом – тем самым бытом, синонимом к которому является слово «уютный», а антонимами – «элитный» и «дорогой», в квартире, не только дверью, но и внутренностями своими до мурашек похожей на квартиру из его детства, Теофил чувствует одновременно болезненное узнавание и категорическое неприятие. Чувство это сродни тому, что испытываешь, достав из-за шкафа давным-давно завалившуюся туда мягкую игрушку, с которой не расставался, будучи ребёнком. Ты вытаскиваешь её, пыльную, грязную, двумя пальцами, испытывая сперва лишь брезгливое отвращение, но после, всмотревшись внимательно в потускневшие бусинки глаз, невольно вспоминаешь, как обнимал её, ложась спать, как плакал в мягкий плюшевый живот, доверяя ей свою горькую детскую обиду, и что-то щемящее сладко-болезненно сдавливает грудь, и в носу начинает непроизвольно щипать.
Так и теперь, оглядывая медленно небольшую кухоньку, освещённую всего парой лампочек по сорок ватт каждая, стол с подсунутым под ножку куском картонки, чтобы не шатался, громоздкий белый холодильник, похожий на Гатто, и прикнопленный к нему детский рисунок, слегка закопчённый чайник на плите, тарелку со щербинкой, выглядывающую из сушилки, и, конечно, хозяина всего этого, кажущегося такой же частью кухни, как тарелка, чайник или картонка под столом, Теофил отчётливо понимает, какая пропасть лежит между ними, но в то же время зрелище это вызывает у него почти болезненную тоску. Она хочет выпорхнуть из его сердца, рвётся с губ неоформленными фразами, и Фриц до времени сдерживает её, но – секундная слабость, – и он роняет:
– Это был не ты.
Он буквально видит, как слова эти, точно стоящая на шкафу тяжёлая ваза, до которой пытались дотянуться, но только подтолкнули к краю, стремительно летит вниз, однако вместо того, чтобы разлететься на миллиард осколков, разбивает под собой пол, оказавшийся стеклянным в лучших традициях сюрреализма, и он ломается с треском сталкивающихся льдин. Из-под него вырывается нечто светлое, живое… а, нет, это всего лишь Шафранек вскакивает со стула, мгновенно переходя от полной неподвижности к деятельной суетливости. Шаг в сторону, назад, взмахи руками – а губы при этом кривятся, точно хотят не то ответить, не то просто улыбнуться, – и вот уже чайник кипит, и на щербатой тарелке горкой вырастают бутерброды с сыром, и появляются на столе, точно красуясь перед гостем, сахарница, чайная ложка, чашка с золотым ободком – наверное, самая красивая во всём доме. Это настолько наивно, что даже не верится. Фриц таращится на злосчастный ободок чашки и окончательно убеждается в ошибочности своих подозрений – ну не может кот, трогательно предлагающий чай и бутерброды тому, кто десятью минутами ранее покушался на его шкуру, кот, проработавший в среде самых опасных преступников, тех, чьим оружием являются не ножи и пистолеты, но расчёт и страшный зверь по имени Бизнес, и умудрившийся притом сохранить всё это…
Теофил рывком поднимается из-за стола. Признай, что это была ошибка, и ищи в другом месте, что сложного? Но приходится делать над собой усилие, чтобы сказать:
– Прошу прощения. Мне пора идти.
Динамика замедляется, перетекая в статику. Шафранек останавливается посреди кухни, опускает руки, возвращается к своей излюбленной неподвижности. Теофилу кажется, что он и на этот раз просто промолчит, однако слова, хриплые и отдающиеся какой-то застарелой болью, всё-таки скатываются со стиснутых губ секретаря:
– Я не могу ни о чём вас просить, но… прошу вас, останьтесь. Хотя бы на чай.
Предложи Шафранек рюмку, Фриц ушёл бы, не задумываясь. А вот чай… это куда как более серьёзно. От приглашения на чай отмахиваться вот так просто нельзя, не положено, не… хочется?
Теофил молча опускается на стул.
Он и не помнит толком, когда в последний раз пил чай – нет, не разрекламированный зелёный, не элитный восточный с непроизносимым названием, и не заварку из лепестков, которая тоже почему-то называется чаем, хотя чая как такового в ней как раз и нет – самый обычный чёрный, слегка отдающий терпкой горечью, но от глотка к глотку становящийся всё более сладким из-за плохо размешанного сахара на дне. Это почти вкус детства, снова, опять этот временной скачок, наравне с карамельным пирогом или мясным рулетом по фирменному рецепту матушки – хотя в данной ситуации куда более уместно смотрятся заботливо нарезанные бутерброды с сыром. После первого же кусочка желудок Теофила вспоминает, что хозяин, игнорируя его отчаянные вопли, вот уже несколько дней цинично пытался утопить его в кофе и виски, и мстительно скручивается в пружину. Рот Фрица немедленно наполняется слюной, и он, едва сдерживаясь, чтобы не жмуриться от удовольствия, проглатывает бутерброд, а за ним второй и третий, и лишь четвёртый встаёт поперек горла, когда Теофил ловит устремлённый на себя взгляд Шафранека, подёрнутый поволокой умиления.
Фриц откладывает бутерброд в сторону, сосредоточенно допивает ставший совсем сладким и терпким чай. Происходи дело в офисе или даже на улице, Теофил не преминул бы одёрнуть секретаря, однако тут он не может ничего сказать, не смеет ни в чём упрекнуть сидящего напротив, ведь это его квартира, его монастырь, тот самый, куда не стоит лезть со своим уставом, и к тому же он пообещал Кикки, что больше не тронет её папу. Фриц заливает вздох последним глотком чая и ставит кружку на стол – как точку в морзянке. А после задаёт единственный вопрос:
– Почему?
Шафранек пожимает одним плечом, но на его морде, вопреки жесту, крупными буквами написано, что он знает ответ – знает, однако ни за что не скажет его вслух, даже не намекнёт. Ну что за невыносимое создание.
– Ты, – после того, как шестилетняя привычка выкать издохла в коридоре Шафранековой квартиры, возвращаться к ней всё равно что пытаться воскресить труп, – ничего не говоришь, потому что боишься разбудить дочь?
– Я жду, пока у меня появятся нужные слова, – шелестит в ответ секретарь.
– А дочь?
– А что дочь?
Почему я не знал о её существовании?
– Почему ты ничего о ней не говорил?
– Вы никогда не спрашивали.
Фриц мог бы предугадать подобный ответ, даже если бы его мозг внезапно выключился. Это полнейшая очевидность, но Теофилу хотелось, чтобы Шафранек сказал это вслух. После, на миг задумавшись, понимает – ему просто хочется, чтобы Шафранек говорил. Что именно – вопрос не столь важный.
– Она всё время живёт с тобой?
– Нет, она навещает меня, когда… – крохотная, но важная запинка. Вразрез со своим же равнодушием после того самого вопроса Фрица, он всё ещё переживает разрыв с женой. Непонятно лишь, из-за любви к ней или по какой-то иной причине. – Время от времени. Обычно это происходит раз или два в неделю.
– А в другие дни? Ты живёшь здесь один?
Теофил не успевает одёрнуть себя, и вопрос звучит почти требовательно, едва ли не грубо, но прежде, чем успевает что-то предпринять, секретарь выпаливает:
– Как и вы.
Секунду они смотрят друг на друга с почти одинаковым испуганно-злым недоумением. Фриц невольно думает о минном поле – однажды, в далёкие годы его военной службы, их отряду, лишившемуся накануне единственного сапёра, пришлось вслепую идти через такое поле, вооружась одной лишь исступлённой надеждой и верой в свою интуицию. Но та часто подводила. Вот и теперь Фрицу кажется, что он ступил не туда, и надёжно скрытая дёрном мина сдетонировала вдруг и взорвалась прежде, чем он успел испугаться.
Теофила пронзает чувство своей острой неуместности в этой квартире, и он второй раз за вечер быстро поднимается со стула. Останавливает жестом готового рассыпаться в извинениях Шафранека, косится в сторону, когда глаза последнего неумолимо начинают наливаться привычной уже тоской. Как можно мягче произносит:
– Благодарю. Но мне и правда пора идти.
Идти в буквальном смысле слова. Шофёр давно у себя дома, да и прогулка, чтобы освежить голову, явно не помешает, благо путь не так уж далёк. Не дожидаясь ответной реакции секретаря, Фриц идёт к двери, смутно осознавая, какой мыслительный ад обрушится на его голову, когда он останется наедине с собой. Однако пока он ещё не один, пока ещё чувствует за спиной чужое присутствие, и это помогает Теофилу держать себя в руках. Держать спину. Держаться.
Он слышит, как Шафранек, ступая тяжело, точно несёт на плечах целую гору, следует за ним. Впрочем, Фриц и сам едва переставляет ноги – одна его часть страстно желает вырваться отсюда и как можно скорее вернуться в свой, привычный мир, но другая тянет его остаться – действие наталкивается на противодействие, и КПД в итоге стремится к нулю.
Кое-как дойдя до двери, Теофил вынужденно разворачивается и протягивает лапу.
– Ключ. Пожалуйста.
Действуя будто в полусне, глядя куда-то вбок, Шафранек запускает ладонь в карман домашних брюк и с негромким звяканьем вытягивает увесистую связку. Глядит на неё задумчиво и протягивает уже было начальнику, как вдруг по его морде будто проходит судорога, искажая гневом и яростью тонкие черты.
Шафранек стискивает ключи так резко и сильно, что в тишине отчётливо слышен хруст его суставов, и каким-то отчаянным жестом вкидывает голову. Жёлтые горящие глаза из-за ставших огромными зрачков – два маленьких солнца в пик своего затмения.
– Есть ли хоть одна вещь, которую я могу сделать, чтобы вы остались?
Голос резкий и отрывистый, словно лай собаки, которой хозяин, привязав, даёт команду «Сидеть», а сам уходит.
– Я не просил этого, я не хотел, я жил своей жизнью, а вы…
Снова этот жест, только уже по отношению к самому себе – Шафранек будто хочет, но не может зажать ладонью рот, отчего та конвульсивно подёргивается в воздухе. Кажется, он уже жалеет о том, что поддался слабости и заговорил – нет, определённо точно жалеет, но слова, похоже, копились у него под языком слишком долго, чтобы можно было вот так просто прервать их стремительный поток.
– Я знаю, я виноват во всём сам, я больной, ненормальный, это только мои проблемы, но это несправедливо, это так несправедливо!..
Секретарь подаётся вперёд, не сумев устоять на месте. Теперь уже обе его ладони взбивают воздух, и Теофилу приходится прикладывать усилие, чтобы не отодвинуться как можно дальше. Он помнит, что почти сразу за его спиной – дверь, и упираться в неё лопатками определённо не лучшая идея.
– Но вы же – вы же умный, вы же всё знаете, вы давно обо всём догадались! Тогда почему продолжаете себя вести… так?! Объясните же, наконец, и прекратите, прекратите свои издевательства, это невыносимо!..
Мгновенная мысль – точно вспышка молнии. Воспользовавшись паузой, Фриц быстро вставляет между фразами Шафранека:
– Клянусь, я не понимаю, о чём ты говоришь. Что я должен объяснить тебе?
Секретарь давится воздухом. Пользуясь кратким затишьем, Теофил делает осторожный шаг вперёд и мягко касается пальцами соблазнительно торчащего из лапы Шафранека ключа – вытащить бы его, и дело с концом. Но вместо этого, чуть промахнувшись, проводит рукой по палевой шерсти.
От этого едва уловимого жеста Шафранека буквально дёргает вперёд, к Фрицу. Наверное, со стороны это выглядит примерно так, как если бы у него вдруг сработал внутренний магнит, в то время как сам Теофил был бы покрыт железной оболочкой. Глаза его, совсем уже шалые, оказываются в считанных миллиметрах, отчаянно гипнотизируя, и Фриц, задохнувшись, слышит тихий хруст собственных рёбер, но успевает лишь вскользь задуматься о той чудовищной силе, что скрывалась всё это время где-то в глубине хлипкого тела секретаря, потому как в следующий миг к его рту исступлённо прижимаются чужие губы.
В первое мгновение Теофилу кажется, что он снова попал в ту сцену с Ирис – такое же собственническое объятие, такая же чужая инициатива, такая же внезапность, – и уже поднимает было руки, чтобы как и тогда отпихнуть навязчивого партнёра, но обрушившееся на него осознание сути происходящего прокатывается по позвоночнику парализующей волной и обрывает его движение на половине. Шафранек целует его не потому, что хочет соблазнить, показать своё превосходство или перехватить инициативу. Это всего лишь способ заставить молчать самого себя – и в то же самое время оглушительный вопль, воплощённый в жесте, безмолвный крик, провокация, перешедшая от слов к действиям. Это новая, превосходная степень его пятничного монолога – просто избейте меня, а лучше убейте совсем, – и Фриц с сокрушительной ясностью понимает наконец, что Шафранек говорил это абсолютно серьёзно.
Это ненормально, это нездорово, это пробуждает всё то, что долгие годы таилось где-то в глубине его естества – и в то же самое время это настолько соблазнительно, что отказаться от подобного за гранью человеческих сил. Однако Теофил каким-то чудом умудряется вновь вывернуть руль своего метафорического автомобиля за миг до падения в бездну и сделать невероятную, пусть и глупейшую вещь, которую только можно совершить в подобной ситуации.
Бесцеремонно разорвав кольцо чужих рук, он попросту сбегает прочь.
"Терпкий виски, сладкий чай" на Фикбуке
@темы: Движущиеся картинки, Содомское греховодье, ...и в повисшей тишине раздавался натужный скрип пера